Пропыпут, как говорилось ранее, был избалован. За красоту ему многое прощалось, он знал, что красив, и вовсю этим пользовался. В искусстве манипуляций ему не было равных. Можно даже сказать, что в этом он достиг совершенства. Так преуспел, что был изгнан из собственного семейства в мир больших возможностей для обретения чувства меры и жизненного опыта, которого ему катастрофически не хватало. Пропыпута проводили с Болота, окружив торжественным эскортом в виде полулюдей-полуволков, которые гнали его до самого Дальнего Озера, что находится у подножия Безымянных Гор. И там и оставили, перекрыв все дороги к отступлению, предварительно вложив в его ухоженные длинные пальцы ручку чемодана из ивовых прутьев с дорожным набором юного туриста. И что правда, то правда, – по человеческим меркам Пропыпут был весьма юн. Ему было три тысячи восемьдесят два с половиной года, если переводить в понятные вам временные категории, то энергия будет сгущаться где-то возле числа семнадцать, плюс-минус год.

Какое-то время, плутая среди камней разной конфигурации, Пропыпут уговаривал себя, что он Искатель приключений и это его собственный выбор – отправиться в неизвестное, непонятно для чего. Пропыпут внушал себе, что он Исследователь Миров и это его миссия. Где-то он услышал это слово – миссия, и оно ему нравилось. Он чувствовал в нем масштаб и обещание необыкновенного, но жаркое солнце и острые камни, по которым он лез, таща за собой чемодан, в голос вопили обратное: «Я люблю шелковые простыни! Я жить не могу без вечернего омовения с лепестками роз! Я не представляю себе дня без бокальчика шуршащих пузырьков! Я в кровь сбил ногти на ногах и теперь нуждаюсь в педикюре! Я пахну как тысячу вонючих клопов и мне просто жизненно необходимо сменить платье». Сейчас на Пропыпуте была кружевная хламида-манада, что-то среднее между хитоном, тогой и туникой, покрытая внушительным слоем пыли и пота.

Ночь, коварно наблюдающая из-за угла тени, брошенной уходящим солнцем, злорадно ухмыльнулась и без предупреждения набросила на голову Пропыпута непроницаемый мешок. Но он только еще крепче вцепился в ручку чемодана, оборотов не сбавил и настойчиво продолжал двигаться вперед, то и дело ударяясь о камни. Он поскальзывался, падал, вставал и снова падал, но упорно лез в гору, подставив изнеженное лицо безжалостному ночному ветру. По его щекам согревающими дорожками текли слезы. «Это просто вода, – говорил он себе, – просто вода». Но силы покидали Пропыпута, убегая как крысы с тонущего корабля. Легче не становилось, и мысль о скорой встрече с ушедшей в Царство Теней тетушкой, была так же ощутима, как многочисленные ушибы и тяжеленный чемодан в руках. И когда Пропыпут отворил этой мысли окно и окончательно, бесповоротно решил умереть, именно в этот момент, – ни минутой раньше, ни минутой позже, – на небо лениво выкатилась луна. Она осветила все в округе, и до Пропыпута медленно, но верно дошло, что стоит он напротив пещеры!

Это было спасением!

Это было отсрочкой его раннего ухода в черноту ила, небольшой паузой, подарком Богов, который он, не кокетничая, взял. Причина, по которой судьба сжалилась над Пропыпутом, пока была неизвестна. «Это за мою красоту» – шептал он, шмыгая носом, когда буквально на коленках вползал в пещеру, волоча за собой треклятый чемодан. Он забрался в сухой, безветренный уют оберегающего каменного чрева, нащупал в темноте что-то мягкое и в беспамятстве отключился.

Пропыпут не мог видеть, как над горами разыгралась гроза, как электрическими угрями вспыхивали, извиваясь, молнии, как откашливаясь, бил в медные литавры простывший гром, следуя своей партии в общем оркестре событий.