Собираясь к прокурору на допрос, Хач Саркисович весьма продуманно оделся в неизвестно где подобранные живописные лохмотья, которыми бы наверно и бомжи побрезговали. Расчёт состоял в том, чтобы предстать пред Оком Саурона в наиболее невзыскательном виде, то есть, с намёком, что больше с него взыскивать будет нечего.

Для безоговорочного достижения требуемой степени убедительности, для смазки и полезного контраста всё же необходим был и некий восточный дар власть предержащему, пусть небольшой, но обязательно очень приятный и полезный. Таковой оказалась нетленная мудрость веков, намертво закрепившаяся в армянских генах ещё со времён их древнего царства Урарту. Заходя на поклон к прокурору, хитроумный Хачик держал в руках большую плетёную корзину действительно грунтовых, замечательно, как в августе пахнущих армянских помидоров. Таких не найти было нигде, тем более в промозглом месяце марте. Месседж Хачик организовал такой, мол, вот и всё, что у нас есть, примите от чистого сердца. Практически любое, даже неживое прокурорское сердце должно было обязательно дрогнуть и смягчиться при виде оборванного несчастного старика, принёсшего в качестве искупительного дара за грехи сына столь замечательную метровую чашу с дарами субтропической армянской природы. От жалости пополам с великодушием обязательно встрепенулось бы, да и отпустило блудного папу обратно в торговые ряды его стихии. Как только что пойманного сомика. И действительно, что с бедного армянина взять, кроме корзины помидоров, ненароком оставленной где-то там у секретарши за шкафом. Так что розыск с Гайки и на этот раз сняли. Один – ноль, в пользу сборной Урарту.

Папе Люсиному армянский папа, удовлетворённо снимая отработанные сценические тряпки, пояснил, назидательно приподняв почему-то средний палец: «Перед властью надо уметь правильно показываться. Этому искусству требуется всю жизнь учиться!». Люсин папа сильно приуныл, потому что сам бы так никогда не смог, даже если бы стал членом-корреспондентом Академии наук. В армяне его тоже бы не приняли, таким следовало родиться, переучиваться тоже было не вариант, хотя бы из-за дефицита остающегося жизненного ресурса. Посему перспектива дальнейшего жизненного устроения у него сильно туманилась и даже мрачнела.

В данном отдельном случае долго дружба столь разных народов продолжаться никак не могла. Прежде всего, неумолимо заканчивался срок шестимесячной регистрации Хача Саркисовича в квартире профессора эволюционной морфологии и генетики. Несостоявшиеся русские родичи держали круговую оборону, намереваясь во что бы то ни стало выпереть любимого Хачика. От напряжения что-то слегка прозванивалось в воздухе и начинало потихоньку осыпаться. Напряг рос и рано или поздно должен был разрешиться серебряный гонгом завершения очередного этапа нетленной дружбы народов. Он должен был возвестить не только очередной бесславный конец межэтнического взаимодействия, но и завершение слишком доброй и потому чересчур бестолковой юности красавицы Люси, почти столь же умной, как и её папа профессор. По ней в отчаянной безнадёге продолжали сохнуть многие нормальные парнишки, но то ли сами не решались приблизиться, то ли бандиты по-прежнему жёстко отгоняли их от девочки, давно и, как им казалось, надёжно заловленной ими в красивую снаружи уголовную клетку.

Хотя срок регистрации в квартире обречённых на гостеприимство болезненно деликатных хозяев, попавших к армянам в разработку и кабалу, давно вышел, настырный гость нисколько не собирался покидать облюбованную малину в центре города. Уходить из настолько питательного места гордый, но всё же пустивший здесь корни азиат не собирался вовсе. Явочным порядком, фирменным буром торговец Хачик влезал в прижизненные почётные члены семейства вузовских преподавателей. Сатана, который когда-то самого Гитлера выгнал из художественной школы для его великих и страшных дел, тут наверняка спасовал бы, не посилил выставить слишком пригревшегося на вкусной поляне доброго армянина. Гитлера – может быть и да, но только не приветливого Хачика, лучшего друга всех русских прокуроров, а заодно и русских профессоров.