– Хорошая покупка, – произносит Эдгар как бы между делом. – Посмотри, какой вид! И освещение подходящее.

– И студия через стенку.

– Нам повезло, вовремя позвонили. Яна бы заценила…

Прошло больше двух месяцев с того момента, как я поставил все точки над «i». Как осознал, что былое не вернуть, а наше счастье высыпалось из ладони, как пляжный песок. Такой же неудержимый. Прозрачный, если не полить его водой и не сформировать в кулич. Я не смог, а Яна не стала ждать, когда ход моих мыслей изменится

Если честно, тот период я не особо помню. Вот вообще никак. Находился между двумя мирами. Между реальностью и каким-то забвением. И как бы странно это ни звучало, картины в таком состоянии писались гораздо лучше. И получались более успешными в коммерческом плане.

Эдгар был в восторге. Придирчиво рассмотрел полотна, оценил их дороже моих стандартных работ, однако от внимательного взгляда старого друга не укрылось мое состояние. Ничего удивительного. Я сильно изменился за эти месяцы. Постоянная работа, несоблюдение режима питания и пара бокалов виски по ночам делали свое дело.

– Прости.

– Ничего, забей, – отвечаю я, влив в себя оставшуюся в бокале жидкость. Лишний раз убеждаюсь, что это редкостная гадость.

– Слушай, я все понимаю, у тебя трудное время, но зачем такие картины выставлять? Что за «Гробовщик» в серо-красных тонах и «Превратность»? Где тот шедевр, который ты месяц назад отослал?

А я-то думал, что ты всем доволен, Эдгар…

– Ты о «Хлое»?

– Да. Мне кажется, наброски были великолепны.

Еще как. Ведь натуру я срисовывал с Яны. С прекрасной, фигуристой женщины с яркими болотными глазами. Они смотрели на меня то с любовью, то со злостью, то с гневом, то с желанием оказаться подо мной в сию же секунду. В итоге от моего ангела остались очертания зоны декольте, разбросанные в разные стороны пряди темно-русых волос. Чуть темнее пшеничных. Чуть светлее каштановых. На месте лица так и осталась пустота.

– Не пришло ее время, – подхватываю еще один бокал шампанского и осушаю его до дна. – «Хлое» чего-то не хватает.

Чего именно, никто из нас вслух не произнес. Чересчур много лишних ушей собралось в моем новом доме.

– Слушай, я так и не понял, почему вы расстались?

Тебе прям все рассказать? В подробностях? Со всеми вытекающими? С ее словами о том, что мы не можем быть вместе? О том, что она устала? Что мечтает о детях, а я не подходящая кандидатура на роль их отца? Ты это хочешь услышать? Или то, как я почти скатился на самое дно, заливая горе первые три дня то водкой, то коньяком? Как рвал полотна с едва высохшей краской? Как превратил свою студию в кривую радугу?

– Отвали от меня, громила хренов! – внезапно выкрикивает кто-то в толпе, обращая на себя внимание. В том числе и мое.

В основной зал врывается наш охранник Антон, а за ним шагают еще два шкафа, удерживая в руках черное пятно на ножках. Мужчины расталкивают оказавшихся на пути гостей, создав вокруг себя подобие круга, и останавливаются около нас с Эдгаром, держа за шкирку какого-то пацана. Грязного, неотесанного, лицо скрыто под капюшоном с маленькими дырками.

– Отпустите меня, говнюки!

Чего у него голос такой писклявый, как у девчонки?

– Олег Дмитриевич, – начинает один из охранников, – эта пигалица пыталась вломиться к вам. Вы ее приглашали?

Это девушка? Серьезно? Что-то не особо похоже. И что вообще дети делают на моей выставке? Только не говорите, что малолетки нынче тащатся от абстрактных набросков и обнаженных натур. Не поверю.

– Нет.

– Слышала? Тебя сюда не приглашали, так что проваливай!

– Не пойду!

Оно (уж не знаю, какого пола это черное пятно) снова дергается в сторону. Капюшон падает с головы. Люди вокруг испуганно ахают. И почему же? А все просто. Наше брезгливое общество не привыкло, чтобы в одном помещении с ними находился измазанный подросток. Да, именно измазанный. Судя по глазам, тушь точно потекла. Что случилось с помадой на полных губах – неизвестно. Съели, скорее всего, но красные подтеки остались.