Но все мои сомнения и размышления прервались вот этой глупой ссорой. Глупой, потому, что ревновать, с моей стороны, было так нелепо, что и не описать. Я сама же когда-то гордилась его талантами и даже успехом у девчонок. А тут повела себя как безмозглая курица, устроила сцену с этими пробежками по гололёду. Вот и добегалась…

Что в больнице делали со мной, я почти не запомнила, от боли мне застилало разум, а потом вообще сделали укол, и проснулась я с холодом на животе.

Но, главное, с холодом внутри живота… и пустотой…

К ночи я отпросилась домой. Меня отпустили, благодаря бабушке.

Только дома я позволила пролиться новым слезам…

Я слышала, как она плачет. Сразу не пошла, хотела дать вылиться полудетскому-полуженскому горю, надеялась, она уснёт после… Но она плакала и плакала, пора была вмешаться.

– Детка, – Лена, обняла меня, едва я коснулась её, продолжая сотрясаться рыданиями. – Что же ты не сказала ничего? Или не знала? Может ты что-то выпила, чтобы…

– Да ты что, бабуля?! – она отняла лицо и посмотрела на меня, моргая мокрыми ресницами.

– Ну-ну, – я вытираю слёзы с её щёк. – Нет и хорошо. Ты молодая, будут ещё дети. Или ты из-за… Может, Лёня… Он не обидел тебя?

Она затрясла головой и заплакала ещё сильнее, прижимаясь ко мне:

– Это я… Это я… Я обидела… приревновала его, ругалась, а он… – ревёт в голос.

– Ему сказала?

– Сказала… а потом… на льду упала, как… Будто нарочно.

– Лена, хватит плакать, не надо. Вы помиритесь, всё пройдёт. А ребёнок… Ты сама подумай: ну, ко времени сейчас тебе это было? Поступила бы, первый курс, Москва, общежитие…

– Не говори так! – она мотает головой. – И так будто нарочно всё, будто вот специально, он… Он… Замуж позвал, а я… Ты бы видела, какое у него сделалось лицо, будто я ножом ему в спину ткнула…

Она закрыла лицо и опять завыла.

Я вздохнула, обнимая её. Ну, совсем несмышлёные дети… Замуж, ребёнок… Будто в деревне и при царском режиме живут… Время-то какое, не видят ничего вокруг себя, цены растут, в магазинах пусто, какие-то чудовищные очереди около водочных, драки там, чуть ли не переклички…

А эти – жениться… Ребёнок… Сами дети, совсем глупые малыши. Штаны снимать научились, а думать… Ох, Лена-Лена… и я тут за всеми заботами, безумием каждого дня, этими обменами купюр в 50 и 100 рублей, совсем ничего не заметила, упустила внучку.

Вот мать и правда сетовала на вашу сексуальную революцию… Но, разве в её или моё время не было такого? Всегда это есть, и любовь и безрассудство. У них вообще первая любовь вон какой оборачивается.

Может, через год-другой и разбегутся. А, может, и теперь… Такие происшествия между двоими или разводят или цементируют. Уж не знаю в их случае, что лучше…

Мы не разбежались. Я пришёл на следующий день, как она оказалась дома. Я собирался виниться, не зная ещё что делать, только бы стереть следы слёз с её лица, но она сама, обхватила меня за шею и зашептала, вздрагивая от новых слёз:

– Лёня, милый, прости, прости меня! Прости, я не буду больше такой дурой, такой

злюкой!

– Это ты меня прости, – немного растеряно пробормотал я. – Это я виноват… Мне так хотелось, чтобы ты меня ревновала…

– Зачем? – она посмотрела в моё лицо, моргая удивлённо, вытирая слёзы кулачками как ребёнок. От удивления перестала даже плакать.

– Потому что… – я не хотел сознаваться, что был объят вселенской ревностью перед этим, стыдно за это, да и не объяснишь. Повода-то никакого не было… – Я не знаю… показалось, ты стала меньше любить меня, – это почти правда.

– Меньше любить?! – она захлопала мокрыми ещё длинными ресницами, затрясла головой: – ты… Никогда так не думай! Слышишь? Можешь думать, что хочешь обо мне: что я злая, глупая, плохая, что не достойна тебя, только не то, что я тебя не люблю! – горячо и, будто спеша, проговорила она мне на губы, на щёки. – Я всегда буду тебя любить, это ничто не поменяет! А ребёнок… бабушка сказала… бабушка сказала, что у нас ещё будет… Ты огорчился?