А потом Осмий за дверь глянул.

«Ушел. Нет юноши. Вставай».

Я встал, о девушке сказал.

Меня утешили словами:

«Милик, кончай ты эту дурь тупую!

Встретишь еще! А это так себе, фигня.

Ведь впереди аж триста лет».

«Она умрет – она не мы.

Люди не могут вечно жить

И до ста лет быть молодыми.

Это не эльфы и не мы». —

Ответил я. Но мне хотелось с ней

Встречаться. И не утих —

Ходил к невесте. Мы танцевали на балах.

Я на свидания носился, цветы дарил.

Да только поцелуев нет! Ни разу мы

Не целовались.

Но мы недолго так встречались.

Недель двадцать четыре где – то.

Желала девушка тогда, чтоб только я

На ней женился. Но ненавижу церкви я.

«Прошу, Милик… Женись на мне»! – она молила

Со слезами. Я отвечал спокойно, твердо:

«Сейчас я не могу жениться. Вот когда

Кончится война, – тогда наверное так будет».

Я на коня вскочил легко

И ускакал с невестой в поле.

Она аж плакала от счастья.

Целую ночь я с ней носился.

Дома попало хорошо.

Я рассказал всем обо всем. Но что поделать?

Ведь силирийцы любят волю.

Я не женился бы на ней:

Физиология другая, да и детей мне не зачать.

Зачем мне смерти все считать?

Чтобы все девушки старели, умирали?

А мне то что от них? Воспоминанья?

Спасибо, нет.

6

Весело ложечкой звеня, я разговаривал
С Минеем. Меня пытали, где я был.
«В поле гулял. Нашлепал бы меня ты сразу,
Когда мальчишкой был давно.
В Силирии я пропадал в лесах. Целыми днями.
Мы, силирийцы, волю любим».
А тот ответил как родитель:
«Мы понимаем, что свобода – сладость,
И то, – ее ты слишком любишь даже.
Как Крими умерла, – так стал ты
Уж слишком жестким с женским полом.
Я тоже не женюсь теперь:
Мне Лима была жизни дороже.
Никто не нужен больше мне.
Только она. Пошли все в пекло и подальше!
Но ты в Силирию вернешься…
А дальше надо как – то думать.
Пройдет век, два, – потом решаем,
Кто будет после Фердинанда,
Который умер на глазах твоих».
И голову я опустил под взгляд отца.
Пусть лучше будет труп в гробнице,
Чем новые наследники на троне.
Решил я так. Ох если бы она из мертвых
Ко мне вернулась!!! Тогда да.
Тогда хоть десять сыновей.
А так – не стоит… Боль утраты
Навеки в сердце поселилась.
Сказал Миней, – ему никто не нужен,
Хотя супругу потерял, —
Мою мать, и тут же сразу принялся толкать
Меня к женитьбе через век.
Нехорошо. Нельзя так.
Ранимый я насчет утрат.
Похоронить родного сына, —
Нет хуже смерти участи такой.
«Ты не сказал, куда ушел, когда вернешься.
Кругом Россия, люди любопытны.
А любопытных не люблю».
Разговорились мы, повспоминали все, что было.
Я загрустил, сынулю вспомнив.
Это навеки. Это боль.
Чего боялся, то случилось. В России шла война.
Меня и в армию призвали. Пришлось пойти.
И мы пошли. Покинув дом.
А на войну мне очень не хотелось.
Хоть я бессмертен, – жить хотел.
Голову срубят – и нет мне жизни.
Но царь меня идти заставил.
Там я понравился ему: стал командиром.
А я командовал блестяще —
Мой полк врагов, как мух, громил.
И шведы злились, но потом…
Потом какой – то командир
Чушь принялся плести лихую.,. про меня.
Он наболтал, что я изменник,
И швед, и лодырь, и бездельник.
Что заговорщик я вообще.
Царь приказал меня схватить, рассвирепев,
И за решетку посадить. Сразу меня арестовали.
И хорошо, что на галеру не сослали.
Закрыли в крепости – впрям в Петербурге.
Шел тысяча семьсот восьмой год.

7

Я просидел там, но недолго. Мне надоело.

Не ел еды, не пил воды.

Я на кровати почивал,

За столиком я пировал, коли хотел.

А вечером и по ночам я пел,

Посиживая на кровати, любуясь сквозь решетку

На питерский закат.

По вечерам очень красив Санкт – Петербург.

Я по ночам охранникам спать не давал.

Я пел. И про любовь, и про свободу.

Про Силирию. И про погибшую семью.

Но не плакал у решеток…