Веселовы торопились закончить строительство нового дома.

Иван Желтов решил выправить необходимые бумаги и по весне на самом берегу Мологи для старшего сына тоже дом поставить: тесно ему в старом с тремя дочерьми, женой, с братьями да сестрами. В исполкоме обещали выделить под строительство участок недалеко от площади Карла Маркса.

Ко всему на свете человек привыкает. А слухи есть слухи. Сегодня бабы об одном болтают, завтра – о другом. Успокоились понемногу мологжане.

И вдруг 1 сентября 1936 года уже не Сосуля-пророчица, а местные власти:

– Не будет больше Мологи!

– Как? Что? Почему?

Как обухом по голове, задание партии и правительства – Мологскому исполкому обеспечить до конца года перевоз половины домов частного сектора под Рыбинск, в местечко Слип.

До замерзания Волги оставалось всего два месяца – значит, именно за этот короткий срок владельцы домов должны их разобрать, сколотить в плоты, сплавить при помощи «Волгостроя»2 под Рыбинск и там из набухших водой бревен с началом первых заморозков начинать строить новый город.

Но это абсурдно! Это абсолютно нереально!

Наспех скомплектованные при горисполкоме оценочные комиссии за три дня умудрились осмотреть 680 домов, из них 220 признали к переносу непригодными, чем несколько упростили задачу. Ведь если дом нельзя перевозить, то для выполнения партийного задания достаточно выселить из него хозяев, выдать компенсацию в размере около 500 рублей (3—4 среднемесячных зарплаты рядового служащего) – и пусть убираются со своим скарбом, курами, коровами, ревущими детьми, женами на все четыре стороны!

У Тимофея Кирилловича Летягина семьи не было. И хотя его дом оказался в числе тех, которые признаны непригодными к пере¬носу, убираться из Мологи он никуда не собирался.

Он был далек от политики. Ничего не имел против электрификации всей страны. Всегда голосовал за кандидатов блока коммунистов и беспартийных. Одобрял Сталинскую Конституцию. Но уезжать из Мологи не хотел.

Была у него одна маленькая слабинка – уж больно сильно Тимофей Кириллович любил свой город. Он исходил с мольбертом в руках все его улицы. Знал на ощупь каждый камень в стенах Афанасьевского монастыря. Он много путешествовал по окрестным местам. Неделями вместе со своим другом, Яковом Васильевичем Рубинштейном, гостил у монахов Югской пустыни3, изучая в монастырской библиотеке труды античных и христианских философов. В Часткове4 вел беседы о законах поэзии с Семеном Александровичем Мусиным-Пушкиным5, более известным читателям по псевдониму Семен Частков. Был с почетом принимаем в Иловне6, родовом имении Мусиных-Пушкиных. Первого февраля 1917 года, в столетие со дня смерти графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина7, открывшего для мировой культуры «Слово о полку Игореве», он единственный приехал в Иловну с цветами в руках и положил их на белый снег рядом с семейным склепом, в котором покоятся останки графа…

Он не знал более красивой природы, чем природа Молого-Шекснинского междуречья, более красивого города, чем Молога, более чистых, прекрасных, бесконечно влюбленных в свой край людей, чем мологжане.

Неужели все это надо принести в жертву молоху электрификации? Зелень заливных лугов на Стрелке8, женственные изгибы реки, плавно, неспешно огибающей пологие холмы на подступах к городу, великолепие православных храмов и монастырей, парк в Иловне, могилы предков, дома и улицы древнего русского города – все должно исчезнуть! Должны исчезнуть нежность, радость, грусть, любовь, восхищение, умиление – вся та палитра чувств, которые пробуждают в человеке родные места. Места, в которых прошли его детство, юность, которые до краев наполнены думами, чаяниями, слезами, потом и кровью его дедов и прадедов.