Законы, касавшиеся частного образа жизни, также были направлены на уничтожение неравенства. Ни один спартанец не имел права есть у себя дома, а все пользовались общим столом в т. н. общественных фидитиях или сисситиях, обыкновенно из 15 человек за одним столом. На покрытие издержек такого общего стола каждый спартанский гражданин был обязан ежемесячно доставлять какое-то количество съестных припасов: ячменной муки, вина, сыру и фиг. Приправы приобретались на незначительные денежные взносы, составлявшие для каждого десять оболов. Самые бедные, кто был не в состоянии платить взносы, от них освобождались. Но от сисситии мог быть освобожден только тот, кто занят жертвоприношением или устал после охоты. В этом случае, чтобы оправдать отсутствие, он должен был послать в сисситию часть принесенной жертвы или добычи. Это исполнялось так строго, что когда впоследствии царь Агис, возвратившись домой после войны с афинянами, пожелал обедать дома, распорядители не отпустили из сисситии следовавшей ему порции. Для поддержания этих сисситий служил еще один закон, по которому ни под каким видом не дозволялось есть до обеда дома, а за общественным столом только делать вид, что ешь. К различного рода невкусным кушаньям принадлежала и знаменитая «черная похлебка». То был род супа, сваренного из крови и уксуса. Однажды сиракузский тиран Дионисий попробовал этого национального спартанского блюда. На вопрос, как ему понравилось, он отвечал, что оно ему пришлось вовсе не по вкусу. Тогда повар заметил: «Охотно верю, потому что в нем недоставало приправы – ни трудов на охоте, ни испарины после купания в Эвроте, которые и составляют приправу, придающую вкус кушанью для спартанцев». В частных жилищах Ликургом был изгнан всякий признак роскоши, для чего им было предписано не употреблять при постройке домов никаких других инструментов, кроме топора и пилы.

Естественным следствием простоты таких отношений и потребностей было то, что в государстве деньги в большом количестве не обращались, и при ограниченности торговли с другими государствами, в особенности в первые времена, жители легко обходились без золота и серебра. Это обстоятельство приписывается Ликургу, будто бы изгнавшему из государства все золото и серебро и заменившему их железной монетой, которая тяжестью и количеством должна была затруднить денежный оборот. Но в столь ранние времена не было ни надобности, ни необходимости отменять золотую монету: у спартанцев никогда не было большого количества благородных металлов, так что они не могли впоследствии даже доставить золота, потребного на позолочение головы Зевса Амикклейского. Поэтому скорее всего можно предположить, что малое количество золота и серебра во времена Ликурга было весьма естественно и только позже, когда в остальных греческих государствах золотая монета вошла в большое обращение, Спарта стала отличаться тем, что в ней было мало золота. Таким же образом напрасно приписывают Ликургу и запрещение всякого умственного занятия в то время, как в остальной Греции сначала в немногих местах, а потом и во всей эллинской нации уже проявлялись признаки научного образования.

При необыкновенной привязанности спартанцев к своим законам и обычаям умственное развитие их задерживалось всей системой древних учреждений, приспособленной к их государственному устройству. И когда в других греческих государствах появлялись ораторы, софисты, философы, историки и драматические поэты, умственная сторона воспитания у спартанцев ограничивалась лишь обучением грамоте и письму, священным и воинственным песням, которые пели на празднествах и начиная битву. Мальчиков приучали с ранних лет к кратким, ясным ответам. Такая речь называлась лаконической. Речь эта отличалась меткостью и остроумием, а в выражении духовной свободы и независимости возвышалась над речью тех, кто, хоть и имел прославленное образование, но утратил силу, ясность и душевную чистоту. С такими понятиями, вытекавшими из жизненного опыта, неразрывно было связано свойственное преимущественно спартанцам и прославившее их почитание старших, ибо мудрость приобретается главным образом долгой жизнью. Цицерон рассказывает один показательный случай. Однажды в Афинах некий мудрец вошел в театр, но не нашел себе места между согражданами. Тогда он подошел к местам, занятым случайно находившимися в Афинах спартанскими послами, которые все встали, чтобы дать мудрецу место. Такая самобытность в нравах и образовании, которую поддержали законы Ликурга, еще больше усиливала отличие спартанцев от прочих эллинов и вела к пущей отчужденности природного характера спартанско-дорийского племени. Поэтому, хоть и указывают на Ликургов закон, по которому ни один иностранец не мог оставаться в Спарте дольше необходимого времени и ни один спартанец не имел права долго жить вне отечества, очевидно, что таков просто был обычай, вытекавший из самой сущности вещей. Природная суровость Спарты уже сама по себе удаляла от нее чужеземца, а привлекать его туда могла только любознательность. Для спартанца же чужая сторона не могла иметь никакой заманчивости: там он встречал чуждые обычаи и условия жизни, к которым приучался с самого детства относиться не иначе как с презрением. А поскольку Ликург постарался как можно теснее слить всех граждан с государством, каждый в отдельности и не стремился удаляться из страны и долго жить в чужих краях, за исключением того случая, когда он шел туда в составе всего государства, т. е. войной.