Так из века в век и продолжает скатываться. Мат, говорят, над той горой стоит – отборнейший.
Тантал
А вот Тантал, сын громовержца верховного, баловнем богов у греков считается.
Всё, говорят, имел правитель Сипил богатейший, ни в чём себе не отказывал. Сами олимпийцы в его чертоги кутить хаживали. Да и к себе, на Олимп, порой пропуск выписывали.
Даже в олимпийском комитете Тантал пару раз сиживал. Оттого и возомнил себя ровней богам, видимо.
Сперва амброзию с Олимпа начал таскать по-тихому. А потом, обнаглев, стал на пирушках её вкушать уже в открытую.
Но и тогда не переставал эгидодержавный любить баловня.
– Ух и люблю ж тебя, сынок! – признавался в порыве нежности. – А за что – и сам не ведаю. Но готов любое желание твоё выполнить.
– Так не имею я, папаша, желаний-то! – улыбался в ответ Зевсу баловень. – Всё у меня есть. Как бог, амброзию кушаю.
Хмурился от тех слов Зевс величественный, но ничего не отвечал любимому отпрыску.
А тут вдруг золотую собаку у громовержца свистнули. Оставил он её на Крите – стеречь святилище, а жадный царь Пандарей украл того пёсика и Танталу уступил за мешок золота.
Послал тогда Зевс к Танталу Гермеса – посланником. Не видал ли, мол, золотую собаку, случаем?
Но вытаращился на посланца Тантал в изумлении: «Собаку?! Золотую?! Клянусь Зевсом, не видывал!»
– Ты б не разбрасывался такими клятвами, – посоветовал ему Гермес по-дружески. – Мы ведь, боги, того… всезнающие.
– Да разрази Зевса гром, если лгу тебе! – закричал тут Тантал запальчиво.
И вернулся Гермес ни с чем к тучегонителю.
– Не видал, – говорит, – Тантал твоего пёсика. Тобой божится, милый батенька.
И опять смолчал отец отходчивый. Лишь о чём-то своём задумался.
А Тантал, почуяв полную безнаказанность, решил проучить богов всезнающих. Пригласил на пир олимпийцев, приходите, мол, отведайте блюда изысканные… А сам убил Пелопса, сына своего родненького, да с приправами зажарил того на вертеле. Дескать, вот вам, всезнайки-вершители, – родственничка своего нате-ка, выкусите!
Однако не стали боги кушать Пелопса жареного.
– Благодарствуем, – говорят, – сегодня четверг – день рыбный!
Лишь Деметра, пропажей дочери опечаленная, кусок с тарелки механически хапнула.
Закричали ей боги: «Плюй косточку!» Но уж проглотила Деметра плечико. И хоть сняли боги Пелопса с вертела – пришлось вставлять ему плечо искусственное.
Из слоновой кости Гефест протез инвалиду вырезал.
А Тантала позвал к себе Аид неприветливый.
– Идём, – говорит, – у меня муки для тебя простаивают…
И приговорили боги того баловня вечный голод и жажду испытывать.
Поставили его по горло в озеро. Над головой спелые фрукты развесили. Но лишь потянет к ним руки жаждущий, лишь испить склонит Тантал голову, как утекает вода, исчезают плоды и скала нависает над мучеником.
В этот раз, говорят, Аид расстарался особенно.
Пелопс
Невезуч был сын Тантала, Пелопс. Не в отца пошёл, не в баловня.
Сперва его отец зажарил на вертеле. Затем безутешная Деметра плечико слопала. А как пришло время богатейшей Сипилой царствовать, так явился вдруг царь троянский и отнял власть у Пелопса силою.
Пришлось на юга податься горемычному.
И вот причалил он к ближайшему полуострову. Назвал его в честь себя – Пелопоннесом – из скромности. И решил на нём начать жизнь новую.
А на полуострове том Писа стояла древняя.
Величественна, богата была та Писа белокаменная. И правилею царь Эномай с дочкой – Гипподамией.
И такой сногсшибательной красавицей была та доченька, что вся Писа её желала незамедлительно. Весь Пелопоннес, и вся Писа включительно.