– Уходим! – крикнул я. – Быстрее, пока они не опомнились!

Аркадий посмотрел мне в глаза рассеянным и каким-то убитым взором. Он непонимающе кивнул, повернулся и побрел прочь, переставляя негнущиеся ноги, как Буратино-перерос-ток.

– Быстрее! – Я еще раз ткнул его, на этот раз в спину. – Не спи, надо уходить, сейчас будет поздно!

– Уже поздно, – пробормотал Аркадий. – Это конец.

И в этот момент существо взорвалось. Пространство сзади меня вспухло невидимым, но ослепительным светом. Неощутимая иначе как с помощью магического зрения, ударная волна покатилась во все стороны, вначале неспешно, но набирая ход с каждой секундой. Надо прятаться! Нет, я увидел, как волна проходит через дом, не замечая стен, и понял, что прятаться бессмысленно. Крест на моей груди напрягся и прошептал: «Я прикрою тебя. Только тебя. Извини, но мои силы не безграничны».

Я беспомощно взглянул на Аркадия, тот спокойно принял мой взгляд, и его губы зашевелились в беззвучной молитве. А потом нас накрыла волна.

Наверное, на секунду я потерял сознание, поскольку никак не могу вспомнить, что происходило в тот момент. В моей памяти есть только два кадра, между которыми – мрак. Первый кадр: я понимаю, что нас накрыла волна. Второй кадр: Аркадий, мертвый, лежит на земле, а я деловито обшариваю труп, забираю оружие, боеприпасы и деньги. Аркадий выглядит как живой, но его сердце не бьется, и я знаю, что ему не поможет ни искусственное дыхание, ни непрямой массаж сердца. Тело Аркадия не повреждено, но душа уничтожена, а тело без души – не более чем пища для могильных червей и других трупоедов.

Я с трудом выпрямился, посмотрел на мертвого товарища (или все-таки друга?) и понял, что не знаю ни одной молитвы. Ничего страшного, я верю, что Бог и без молитв способен отличить грешника от праведника. Если, конечно, Бог есть.

Я вспомнил чудовищно националистический анекдот про Иисуса Христа и палестинского шахида, улыбнулся и пошел прочь.

Я сидел в круглосуточной забегаловке, на которую каким-то чудом набрел, бесцельно слоняясь по ночному городу. На столе передо мной стояла глиняная миска с гречневой кашей, в которой, если очень потрудиться, можно было откопать крошечный кусочек чего-то, отдаленно похожего на мясо. Рядом лежала краюха еще теплого черного хлеба, а чуть поодаль стояли глиняная кружка с поганым пивом и глиняная рюмка со столь же поганым самогоном. Нефильтрованное пиво – это, конечно, хорошо, но всему есть предел.

Я смиренно сидел в самом дальнем от входа углу заведения, объемистый куль с упакованным внутри автоматом лежал под лавкой, придавленный моей ногой. Рядом оттягивалась компания не обремененных интеллектом молодых ребят. Судя по разговорам, обслуга купеческого каравана. Или охрана. Пожалуй, второе больше похоже на правду: все – не ниже ста семидесяти сантиметров, а в этом мире такой рост значительно выше среднего.

На меня настороженно косились, но с разговорами не приставали. Заметили оружие под рогожей? Нет, это невозможно, они пришли позже и не видели, как я прячу куль под лавку. Тогда что? За кого они меня принимают? За разбойника?

Полумрак расступился, и на лавку напротив взгромоздился коренастый парнишка – на вид лет пятнадцати, но не по годам крепкий. Несколько минут назад товарищи посылали его разузнать последние новости насчет того, что там громыхало час назад в бляжьей слободе. Судя по возбужденно бегающим глазам юноши, он услышал много интересного.

– Слушайте, пацаны, – начал он, – там такое… – Он перекрестился. – На Московском тракте монахов-то, монахов… сотни две будет, не меньше.