Теперь перекрестились все стрельцы, а некоторые перекрестились дважды.

Емельянов глубоко вдохнул и начал вещать:

– Слово дано истинно верующим от Бога как священный дар процветания и благоговения. Нет границ для слова и нет того, что слово не превозмогает, ибо сказано, что вначале было слово, и слово было у Бога, и слово есть Бог.

– Если я захочу погасить солнце и скажу правильное слово, солнце погаснет? – спросил я. Новая волна крестных знамений.

– Сказано в Писании, – продолжал Емельянов, – что ежели у кого вера с гору, то слово такого человека сдвинет гору, а ежели вера с горчичное зерно, то такому и зерна не сдвинуть.

Я, кажется, начал кое-что понимать.

– Что может вера обычного человека? – спросил я. – Например, того монаха. Он мог меня убить?

– Он должен был тебя убить, слово действует мгновенно, и от него нет защиты. Почему ты еще жив?

– Он не успел договорить свое заклинание.

– Это не имеет значения, слово действует до того, как произнесено.

Мы с Усманом переглянулись. Вот оно, значит, как. Но почему… Крест?!

Ладно, с этим потом разберемся.

– Как можно увеличить веру? – спросил Усман. – Если я хочу, чтобы мое слово стало сильнее, я должен прочитать какую-нибудь священную книгу, помолиться… правильно? Кстати говоря, слову дает силу только христианская вера?

Емельянов помотал головой.

– Нет, – сказал он, – у басурман тоже есть слово, иначе с турками не воевали бы каждые десять лет. Божье попущение, говорят.

– Понятно. Поэтому никому нельзя учиться грамоте?

– Почему никому? Я, например, грамотен.

– Да, конечно, офицеру без грамоты нельзя работать с картами. А крестьянам она незачем, а то еще Библию прочитают и словом овладеют. Правильно?

Подпоручик мрачно кивнул. Усмана несло.

– И кресты нательные у вас тоже запрещены, да? По той же причине? И монахи у вас вроде как боги, только маленькие?

– Так нельзя говорить, – возмутился подпоручик, – ересь карается…

– Да мне плевать, чем карается ересь! – взвизгнул Усман. – У нас два автомата, и пусть кто-то попробует покарать!

Емельянов задумчиво посмотрел сначала на Усмана, потом на меня.

– Я не понимаю, – осторожно начал он, – почему вы еще живы? Выстрел не может обогнать слово.

– У хорошего бойца выстрел все может! – выкрикнул Усман и успокоился.

Он повернулся и вопросительно взглянул мне в глаза. Я значительно кивнул.

– Крест может быть защитой от слова? – спросил я.

– От слова нет защиты, – ответил Емельянов, – только вера и как символ веры – другое слово. Хороший священник произнесет слово и без креста.

– А крест в руках неверующего? – уточнил Усман.

– Простая побрякушка.

На всякий случай я подошел к убитому монаху и снял с него крест. Да, канон здесь явно не тот. Если обычно Иисус дистрофически тощ, то здесь можно подумать, что на кресте распят Жан Клод Ван Дамм. И выражение лица не скорбное, а совершенно спокойное и уверенное, будто не на крест он взобрался, а на тарзанку в парке Горького. Я вгляделся в глаза Иисуса, попробовал передать вечно живому Богу часть своей силы и получить сторицей, как он обещал ученикам, но ничего не случилось. Живой Бог выглядел мертвым, а я не обрел никаких сверхъестественных сил. Я перекрестился и почувствовал себя идиотом. «Отче наш» решил даже не начинать.

Усман неслышно подошел сзади.

– Крест? – тихо спросил он. – Это твой крест нас защитил?

Я кивнул.

– Не знаю, в чем тут дело, – сказал я, – честное слово, не знаю. Я понял, что должен выстрелить, и выстрелил. Крест как-то подсказал мне, что делать, но как?..

– Не грузись, – оборвал меня Усман. – Давай лучше подумаем, что будем делать с этими гоблинами. В приказ я ехать не собираюсь, на дыбу за убийство монаха мне что-то не хочется. А тебе?