Стрельцы развернулись в цепь, Федор попытался было пропищать «тпру-у», но был остановлен железной рукой Усмана, ласково похлопавшей его по спине.

– Не дрейфь, малец, – ободрил его Усман, – прорвемся.

Стрельцы с ружьями переместились на фланги, спешились и стали снимать с лошадиных спин железные треноги. Все правильно – только неисправимые оптимисты стреляют с руки из ружья такого размера. Далековато они спешились, на дистанции в сто метров попасть в человека из гладкоствольного ружья непросто даже с упора.

Командир и монах продолжали движение неспешной рысью, метрах в пяти за ними следовали стрельцы с пиками. Равнение они держали идеально. Я рассмотрел лицо командира – молодой, вряд ли старше двадцати трех, это окладистая борода придает ему более взрослый вид. Усман тяжело вздохнул и два раза щелкнул предохранителями, приведя в боевое состояние автомат и подствольник. Затвор он не передергивал – так делают только голливудские герои, нормальный человек загоняет патрон в патронник заранее.

Я повторил манипуляции Усмана. Мы переместились поближе к краям телеги, чтобы удобнее было спрыгнуть на землю, если понадобится. Не было сказано ни слова – нет необходимости сотрясать воздух: двум обстрелянным бойцам все понятно и так.

До всадников осталось метров двадцать, когда юный командир стрельцов поднял вверх левую руку. Лошади остановились, как духи-новобранцы по команде «стой, раз-два». Хорошая у них строевая подготовка.

Командир повернул руку ладонью к нам, и Федор натянул поводья, не дожидаясь приказа. Его и не последовало.

Практически синхронно мы с Усманом мягко спрыгнули с телеги и неспешно пошли навстречу стрельцам, держа автоматы в положении «на грудь». Ремни, впрочем, сняли с плеч – только самоубийцы в ближнем бою набрасывают автоматный ремень на шею.

– Кто такие? – спросил властным тенором главный, когда до нас осталось десять-пятнадцать шагов.

– А вы кто такие? – переспросил Усман. На лице главного стрельца отразился вовсе не гнев, как я ожидал, а удивление.

– Если ты еще не понял, мы – дорожная стража Крымского тракта, – сообщил он. – А ты кто такой?

– Разве дорожная стража не должна представляться? – спросил Усман.

– Командир второго взвода Подольской роты подпоручик Емельянов, – сообщил командир и сделал неопределенный жест булавой, который, должно быть, символизировал отдание чести. – В третий и последний раз спрашиваю, кто вы такие. Потом огонь на поражение.

– Я Усман ибн-Юсуф Абу Азиз эль-Аббаси, – отрекомендовался Усман. – А это мой друг Сергей… э-э-э…

– Иванов, – подсказал я.

– Мой друг Сергей Иванов, – закончил Усман.

– Ты чеченец?

– Араб.

– Не важно. Куда направляетесь?

– К вам. Мы ждали вас в Михайловке все утро, но вы так и не появились. Пришлось выехать навстречу.

На лице подпоручика Емельянова отразилась сложная гамма чувств. Он не понимал, что происходит, но подозревал, что над ним издеваются.

– Не советую стрелять, – произнес Усман с ласковой улыбкой на лице. – Мы тоже стреляем на поражение.

– Что это за пищали? – спросил подпоручик.

– АК-74, – честно ответил Усман. – Пусть вас не обманывает, что ствол у них тонкий и короткий. Они стреляют нисколько не хуже ваших.

– Зачем пугали людей на тракте? – Подпоручик решил подойти к проблеме с другого конца.

– Кто пугал? – как бы не понял Усман.

И это оказалось последней каплей, переполнившей терпение командира второго взвода.

– Бросай оружие! – заорал он. – Неподчинение карается расстрелом на месте! Считаю до трех. Раз, два…

На счет «два» тишину взорвали две автоматные очереди. Я стрелял под ноги стрельцам левого фланга, если смотреть с нашей стороны, Усман дал очередь поверх голов правого фланга. Подпоручик Емельянов явил миру глаза по пять копеек и открыл рот. Лошади стрельцов сдали полшага назад, испуганно прядая ушами. Федька полез под телегу, его лошадь заржала и попыталась отступить, но уперлась задом в передок телеги и остановилась.