Они проводят различие между коммуникативной памятью и культурной памятью, противопоставляя «проживаемую, телесно воплощенную» автобиографическую память культурно санкционируемому памятованию, которое опосредовано текстами, символами и публичными акциями21. Коммуникативная память – это мимолетные повседневные обмены, например шутками или слухами, а культурная память воплощена в материальных объектах и социальных обычаях. Культурная память формирует групповую идентичность, дает инструменты для воссоздания прошлого, образует устойчивые понятия «наследия», предполагает специализацию и институционализацию и выполняет образовательные, нормативные и рефлексивные функции22.

Коммуникативная память активно взаимодействует с культурной памятью23. Институционализация культурной памяти национальными государствами – учреждение национальных архивов, публичные празднования разнообразных годовщин и распространение предпочтительных исторических нарративов – часто служит политической цели усиления национальной идентичности и маргинализирует индивидуальные воспоминания и альтернативные социальные идентичности. Коммуникативная память переинтерпретирует и обесценивает некоторые аспекты организованных и церемониальных мемориальных практик, в то время как частные воспоминания оказываются «зараженными национальными проектами сохранения и передачи памяти (remembrance)»24. Французский культурный историк Пьер Нора утверждает, что старая эпоха памяти и традиции уступила место новой эпохе истории и сознательного конструирования нарративов. «О памяти столько говорят только потому, что ее больше нет», пишет он25. Актуальные исследования посвящены истокам исторических мифов, их произвольному конструированию политическими элитами и их репрессивной способности маргинализировать альтернативные истории и идентичности26.

В космической истории есть свои повторяющиеся мифы. Сравнивая главные нарративы исследования космоса в разных национальных контекстах, Асиф Сиддики выявил четыре культурных архетипа, или «тропа», структурирующих эти нарративы: миф об отце-основателе (в советском случае это Константин Циолковский); миф об исключительно отечественном происхождении космической техники; миф о полете в космос как выражении национальной идентичности; и разнообразные стереотипные обоснования космического полета: судьба человечества, слава нации, национальная безопасность, экономическое развитие, научные исследования и польза для обычных людей27. У каждой нации свои вариации этих мифов, например американский «миф о ведущей роли президента» и триумфальный «главный нарратив», которые сопровождаются левыми, правыми и конспирологическими контрнарративами28. Миф об астронавтах «Аполлона», описанный историком Роджером Лониусом, включает в себя несколько компонентов: астронавт служит примером «обыкновенного человека», но в то же время олицетворяет собой американский идеал, воплощая образ маскулинного героя – молодого, веселого, бодрого воина, который, под руководством старшего и более мудрого наставника, указывает нации путь прогресса к утопическому будущему29.

Подобно турку и итальянцу в романе Памука, которые обмениваются идентичностями, слушая истории друг друга, астронавты тоже подвержены влиянию собственного имиджа в популярной культуре. Документальный фильм «В тени луны» Дэвида Сингтона целиком состоит из интервью с астронавтами программы «Аполлон», проиллюстрированных фрагментами архивных съемок30. Эта лента сделана не как набор самостоятельных историй об отдельных полетах; вместо этого она сплетает фрагменты историй астронавтов в метаисторию, которая размывает разницу между разными полетами и даже разными астронавтами. Выглядит так, будто составной образ астронавтов рассказывает составную историю о посадках на Луну. В другом документальном фильме, «Все это чудо» Джеффри Рота, используется похожая техника, чередующая комментарии семи астронавтов, высаживавшихся на Луну