Однако в XIII веке Фома Аквинский ввел различие внеестественных и сверхъестественных чудес. Внеестественные чудеса редки и непонятны, но в основном они соответствуют законам природы; сверхъестественные чудеса, напротив, противоречат законам природы. Однако, поскольку наши знания о законах природы крайне ограничены, эти две категории трудно различить; в итоге наблюдатель не знает, противоречит ли событие закону природы или этот закон ему не известен. Таким образом, даже для святого Фомы критерием оставалось лишь воздействие на наблюдателя. Без admiratio чудес не бывает. Они всегда – божественное зрелище, неважно, идет ли речь о магните, автомате, грозе или слепом, вновь обретшем зрение[68].

У Бога есть веские причины время от времени демонстрировать свою силу. Как мы знаем, люди склонны забывать Его, и Ему нужно иногда напоминать о себе, поэтому маленькое чудо бывает весьма кстати. Позже к чуду добавилось послание: оно призывает грешников к покаянию и обращению на путь истинный. Тем самым христианское чудо получило свое завершение: это редкое и экстраординарное событие, которое вызывает удивление и страх и побуждает к исправлению. В XV веке критерий редкости был отменен. Отныне, чтобы побудить к покаянию, было достаточно даже обыкновенных явлений природы, весьма впечатляющих и пугающих. Так, обычная гроза считалась божественным знамением (одной из так называемых продигий[69]), которое предвещало будущие бедствия или привлекало внимание к человеческим проступкам[70].

Но может ли машина быть чудом, если чудо – это божественный знак для людей, послание с небес? Разве люди подают себе знаки и отправляют послания? Этим вопросом задался Джамбаттиста Вико в начале XVIII века. Вико жил в Неаполе и был утренним профессором риторики в университете. Эта участь огорчала его вдвойне: утренний профессор зарабатывал меньше, чем дневной, потому что он учил более бедных студентов, тех, у кого не было денег на ночные кутежи. Более того, он предпочел бы стать преподавателем юриспруденции, и не только потому, что это позволило бы зарабатывать больше: он видел себя ученым-правоведом. Темой его жизни была связь между историей права и историей культуры. В книге «Основания новой науки об общей природе наций» он изложил всеобъемлющую историю культуры, в рамках которой представил законы развития в истории. Больше всего его интересовало развитие права и политических институтов; поскольку вмешательство Бога также является проблемой теории права – а именно, имеют ли чудеса силу закона, – он пишет и о чуде[71].

Согласно поэтической естественной истории Вико, после Потопа атмосфера долгое время была настолько сухой, что дождь не мог выпасть. Потребовалось два столетия, чтобы в облаках снова скопилось достаточно воды и разразилась гроза. Это так напугало первобытных людей, бесцельно блуждавших по лесам, что они стали подражать раскатам грома, считая это знаком божественного повеления. Звук грома напоминал Ious, от которого образовались слова «закон» (лат. ius) и «Юпитер». В итоге Юпитер повелел им остепениться и создать семью[72].

Они же, вследствие своего полного неведения, делали это под влиянием привязанного к телу воображения, а раз оно было связано с телом, то они делали это с такой поражающей возвышенностью, что она крайне потрясала самих воображающих и творящих, почему последние и были названы Поэтами, что по-гречески значит то же, что и «творцы»[73].

Если перевести по-барочному сложный и богатый образами текст Вико на более прозаичный язык, то из этого чуда следует ни много ни мало теория происхождения культуры: только наступление травматических событий вынуждает людей придать смысл своему однородно-аморфному окружению. Ханс Блюменберг, ссылаясь на Вико, описывает это так: «Миф – это форма выражения того факта, что мир и действующие в нем силы неподвластны чистому произволу»