Заморочки

1938 год

Я не знаю, кто уговорил папу отправить нас в школу. Кажется, это было бы под силу разве что ангелу, который явился Деве Марии и сообщил, что она беременна Богом, да так, что она еще и возрадовалась благой вести.

Нам всем четверым приходилось просить разрешение буквально на всё: отправиться в поля поглазеть, как зреет табак; пойти в лагуну помочить ноги в воде в жаркий день; погладить лошадей у магазина, пока покупатели грузят припасы на телеги.

Иногда, наблюдая за кроликами в загонах, я думала: а ведь я ничем не отличаюсь от вас, бедняжки. Однажды я открыла клетку и выпустила одну маленькую крольчиху на свободу. Я даже легонько шлепнула ее, чтобы она убежала.

Но она не тронулась с места! Она привыкла к своему загончику. Тогда я снова шлепнула ее, и еще, и еще, с каждым разом все сильнее, пока она не начала хныкать, как испуганный ребенок. Я заставляла ее стать свободной, а ей было больно.

Глупая зайка, подумалось мне. Я совсем не такая, как ты.

Все началось с того, что Патрия решила уйти в монастырь. Мама была обеими руками за то, чтобы в семье хоть кто-то ударился в религию, но папа этот план совсем не одобрял. Он не раз говорил, что для Патрии податься в монахини – значит загубить такую симпатичную мордашку. При маме он сказал это лишь однажды, но при мне повторял постоянно.

Только в конце концов папа сдался на уговоры мамы. Он рассудил, что Патрия может поступить в католическую школу при монастыре, если там учат не только тому, как стать монахиней. Мама согласилась.

Когда Патрии пришло время отправляться в Школу Непорочного Зачатия, я спросила папу, можно ли мне поехать с ней. Мне казалось очень почетным сопровождать старшую сестру, которая уже стала взрослой сеньоритой (а она к тому времени уже подробно рассказала мне, как девочки становятся сеньоритами).

В ответ папа рассмеялся, и в его глазах блеснула искра гордости за меня. Все вокруг твердили, что я была его любимицей. Не знаю почему, ведь я, как раз наоборот, всегда ему противоречила. Он усадил меня к себе на колени и спросил:

– А тебя кто будет сопровождать?

– Деде, – без раздумий ответила я, чтобы мы могли поехать все втроем. У папы вытянулось лицо.

– Как же я буду жить, если все мои цыплятки уедут?

Я подумала, что он шутит, но его глаза смотрели серьезно.

– Папа, – сказала я деловым тоном, – тебе все равно пора привыкать. Через несколько лет мы все выйдем замуж и уедем.

Много дней он припоминал мне эту фразу, печально качая головой и вздыхая:

– Дочка – это иголка в сердце.

Маме не нравилось, когда он так говорил. В этой фразе ей слышался упрек за то, что их единственный сын умер через неделю после рождения. А три года назад вместо мальчика родилась Мария Тереса.

Как бы там ни было, мама не считала такой уж плохой идеей отправить в монастырскую школу всех нас троих.

– Энрике, девочкам нужно учиться. Ты посмотри на нас! – Мама никогда в этом не признавалась, но я подозревала, что она даже читать не умела.

– А что с нами не так? – удивлялся папа, показывая за окно, где целая вереница повозок ждала погрузки товаров с его складов. За последние несколько лет папа заработал на своем ранчо кучу денег. У нас появилось кое-какое положение в обществе. И, как считала мама, теперь вдобавок к состоянию нам требовалось еще и получить образование.

Папа снова сдался, но только при условии, что одна из нас останется помогать ему с магазином. Что бы ни предложила мама, ему всегда нужно было добавить небольшое дополнение от себя. Мама говорила, что ему обязательно надо на все наклеить свою марку, чтобы никто не мог сказать, что Энрике Мирабаль в своей семье зря носит штаны.