Меня же, напротив, всегда учили тому, что поиски счастья – это моё естественное (и даже гражданское) право, право по рождению. Поиски счастья – эмоциональная характеристика моей культуры. И не просто любого счастья, а глубокого, даже райского блаженства. А что, как не романтическая любовь, способно принести человеку райское блаженство? Моя культура всегда внушала, что брак должен быть чем-то вроде теплицы, в которой романтическая любовь будет расти и цвести. Вот я и сажала грядку за грядкой великих ожиданий в несколько покосившейся теплице своего первого брака. Это был образцовый огород из ожиданий, но за все свои заботы я получила с него лишь урожай горьких плодов.

Мне кажется, попытайся я объяснить всё это бабуле-хмонгу, та бы ни слова не поняла. И наверняка ответила бы точно так же, как одна пожилая дама, встреченная мною в Южной Италии. Когда я призналась, что ушла от мужа, потому что замужество принесло мне одни несчастья, она спокойно ответила: "А кто счастлив?" И махнула рукой, давая понять, что разговор окончен" (Гилберт, 2010, с. 57).

Другим свидетельством того, что исторически брак не был местом для каких-то особо сильных эмоций между супругами, служит факт, что ни мужчина, ни женщина в прежние эпохи никогда не выбирали своего партнёра самостоятельно. Всегда и во всех культурах вопрос брака решался родителями – именно они выбирали брачных партнёров своим детям (Рябова, 1999, с. 114). Как отмечают историки, "вступающая в брак пара обычно была наименее активным участником процедуры заключения брака" (Гис, Гис, с. 16). Брак был не чем иным, как сделкой между двумя семьями или родами, которая преследовала либо политические, либо экономические цели (породниться с уважаемой семьёй, объединить капиталы и т. д.), потому ничего удивительного в том, что вступающие в брак дети были лишь средством в этом процессе.

Зачастую рациональное планирование на взаимовыгодных основаниях приводило к тому, что семьи существенно заранее решали о вступлении детей в брак – даже когда те только родились. У славян тоже существовал обычай обручения малолетних детей (Гура, с. 22). В некоторых языках слово «супруга» или «невеста» образовано как раз от латинского «sponsa», то есть «обещанная» (Мейе, 2019) – фр. epouse, исп. esposa, итал. sposa, англ. spouse. В Древнем Риме помолвка (sponsalia) совершалась, когда девочке могло быть всего 6–7 лет (Ялом, 2019, с. 47).

Исследователи единодушно отмечают преобладание договорного начала в древнерусском семейном праве. Сговор устраивали родители, согласие жениха и невесты не предполагалось. "Брак, заключенный без согласия невесты, наказывался лишь в том случае, если невеста кончала с собой" (Белякова и др., 2011, с. 106). В деле брака на первом месте стояла воля родителей, а брак, заключённый без согласия родителей, либо приравнивался к блуду (там же, с. 101), либо даже считался недействительным (с. 99, с. 378). Порой жених и невеста только в день свадьбы впервые видели друг друга. Конечно, ни о какой любви речи быть не могло: повезёт – между супругами наладятся хорошие отношения, а нет – так будут терпеть.

Время от времени в разные эпохи государство или Церковь поднимали вопрос о значении согласия молодожёнов на брак (Гис и Гис, с. 66), но в целом же ситуация вплоть до XX века оставалась в рамках древней традиции – родители решали. Правители разных государств запрещали женитьбу молодых без их согласия (Белякова и др., 2011, с. 130; Пушкарёва, 2011, с. 16), но в целом безрезультатно.

В эпоху развитого феодализма вопрос выбора партнёра ещё больше усложняется, так как, кроме воли родителей, в процесс вклинивается ещё и воля феодала (помещика) – он имел власть запретить брак между своими крестьянами (сервами) (Белякова и др., 2011, с. 128; Габдрахманов, 1996, с. 117) и уж тем более между своими крестьянами и крестьянами другого феодала (формарьяж). Мало того, феодал участвовал в выборе жены даже для своих подданных рыцарей и для членов их семьи (Габдрахманов, 1993, с. 22).