– «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь».

– Евгений Онегин. Пушкин, – зевнул Александр.

– «На свете нет ничего абсолютно ошибочного. Даже сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время».

– Пауло Коэльо?

– Снова верно, – я хитро сощурилась, – а вот этот отрывок ты ни за что не узнаешь: «Я не искала его расположения, но мне невыносима мысль, что он есть где-то и плохо думает обо мне».

Акунин нахмурился. Я победно усмехнулась.

– Ты не можешь знать все, хотя бы потому, что ты парень и не читал роман «Гордость и предубеждения».

– Мы же вроде проходились по классике, – насупился Александр.

– Это она и есть. Классика женского сознания, я бы сказала.

Акунин скрестил руки на груди. Обиделся? Что ж, если он не умеет признавать поражения, это не должно испортить мне завтрак. Я положила на тарелку несколько закусок; выглядели и пахли они потрясающе.

– Сколько же ты все это готовил? – удивилась я.

– Пока ты спала. А спала ты…часов пять, я бы сказал. Сейчас должно быть около десяти вечера.

Я нервно хихикнула. Кухню заливал яркий дневной свет. Он всегда будет светить именно так, и никак иначе…Чтобы не думать о грустном, я откусила кусочек бутерброда и зажмурилась – вкуснотища!

– Учиффся на шеф-пофафа? – спросила я с набитым ртом.

– Нет, просто люблю готовить. Кулинария убивает время и хорошо подходит математическому складу ума: я всегда помню, что и сколько держать на огне и никогда не забываю рецепты.

Хоть и хвастливое по содержанию, это откровение прозвучало лишь как констатация факта.

Я уплетала вкусности за обе щеки, и вдруг мне пришла в голову мысль:

– Получается, продукты не могут испортиться? Если они тоже застряли во времени?

– Наверное, нет.

– Что ж, по крайней мере, нам не грозит голодная смерть, – я положила в рот крошечную тарталетку и зажмурилась, – ошень фкуффно!

Для убедительности я подняла вверх большой палец. Акунин тихонько посмеивался над моим волчьим аппетитом.

– Помогай, – я обвела взглядом еду, – я одна это не съем.

Улыбнувшись одним уголком рта, Акунин взял бутерброд.

– Мне нужно вернуться домой, – сказал он, – узнать, что с родителями и Настей. Это моя сестра.

Я мгновенно перестала жевать. Снова остаться одной? Немыслимо!

– Если хочешь, пойдем со мной, – предложил Акунин.

Я просияла.

– Да! Только оставлю записку.

Поставив точку, я отложила бумагу и запила чаем последнее печенье. Акунин грустно смотрел на меня, потом осторожно спросил:

– Ты думаешь, твоя мама…(я прямо-таки услышала на месте паузы слово «жива») не замерла, как остальные?

Я опешила. Конечно, нет! Как такое могло случиться с мамой? Да и папа, я уверена, не стал «манекеном», просто он в командировке, далеко отсюда.

– Не нужно быть гением, чтобы произвести подсчет, – заметил Акунин, – она всяко уже должна была вернуться, если только не уснула на улице, что маловероятно, или не пошла сначала искать других родственников, что невероятно совсем.

Я представила маму в тот страшный момент. Она видит «манекенов» и боится. Но даже в панике она подумала бы о том же, о чем и я – что можно встретиться дома.

– Мало ли, где мама могла задержаться, – я не желала расставаться с надеждой, – уверена, она появится через пару дней.

«Пару дней»… Это прозвучало как-то странно. Как теперь отсчитывать время?

Я перечитала записку:

«Мама, со мной все в порядке! Мы с тобой не одни, со мной еще мой друг Александр, мы пошли проведать его семью. Не уходи никуда, я скоро буду!»

Эмма

Так. Ну все.

– Можно идти.

Теперь при виде застывшего на ступенях старика я больше не боялась. Я воспринимала себя и Акунина как двух туристов, посетивших чудовищных размеров Музей Мадам Тюссо. "Манекены" казались мне просто копиями людей – невероятно похожими на них, но все же искусственными и нестрашными.