Крис смотрел на него в упор, и даже, несмотря на апатию, которая вдруг охватила Гая, взгляд крысиных пронзительных глаз чудился ему жутким и абсолютно инаким. Словно иноземный, непонятный разум смотрел на Гая глазами большого крыса с отмирающим хвостом. Тяжёлой энергетикой наполнялось пространство небольшой комнаты, и Гай, не выдержав этого внимательного жуткого взгляда, прошептал:

– Ну, ты прости меня, ладно? Я же не знал… Не знал, что это ты…

Помешкал секунду и признался уже совсем честно:

– Не знал, что ты – друг Аристарха Васильевича.

И это было правдой. Виноватым чувствовал себя Гай не перед противной жуткой крысой, а перед по-детски любопытным рыже-белым другом чудаковатого старичка.

Крис кивнул, а, может, Гаю это показалось. Но крыс тут же метнулся куда-то в угол и пропал из вида. Событие это, по сути, совершенно непонятное, тем не менее выбило Гая из созерцательного разглядывания серёжки. Он завернул безделушку обратно в бумажку и опустил в карман куртки. Горло всё ещё болело, и нестерпимо захотелось почему-то квасу. Шипучего, продирающего пластилиновую заложенность слизистой, сладко-кислого, немного пьянящего. Гай знал, что такой квас продаётся совсем рядом. В той самой трапезной монастыря, где он периодически харчевался, продавался именно такой квас. И стоил буквально копейки, которые не пробивали никакую брешь в бюджете Гая.

Он подумал совсем немного, и, прикинув своё всё ещё слабое состояние, и решил, что должен дойти. Ну, не свалится на Дороге, это точно.

Гай, щурясь от тёплых и нестерпимо ярких для его воспалённых глаз бликов, чуть пошатываясь, отправился вверх на взгорок. Туда, где тянулись свежеокрашенные в нежно желтковый цвет стены монастыря. Близость обители ощущалась по мере концентрации определённых настроений и разговоров. Женщины неторопливые, с непонятным Гаю, но определённым светом в глазах, тёплые даже на мимолётный взгляд, шли по мостовой, прислушиваясь к чему-то внутри себя, словно все они беременны. Конечно, все они не были, но Гай просто напитывался этим неторопливым, идущим изнутри светом, недоступным ему, и ловил обрывки разговоров:

– Сначала думала чёрную, в белый большой горох, а потом увидела такую беленькую, всю-всю беленькую. Я выбирала, а тут какая-то женщина подошла, в синем платочке, прямо около меня закрутилась, возле косыночек: «Ой, мне бы купить, нужна мне такая». Старуха в лавке высунулась: «Таня, это ты, что ли?», а та закивала и на мою беленькую косыночку смотрит: «Вот эта прям моя, будто меня ждёт». Тогда я быстро деньги достала и продавщице протягиваю – вот эту, вот эту… Просто вдруг поняла, от жадности что ли, хочу такую косыночку, и всё тут. «Я на неё тоже смотрела», – как-то с претензией даже этой Тане говорю. И на что мне эта косыночка, я их сроду не носила… Какая мне была разница? Один раз к мощам прислониться. Какая разница? А почему-то захотелось в беленьком, радостном…

Эти радостные, никчёмные, суетливые разговоры про косыночки казались Гаю полными значения, и в иное время раздражали бы, а сейчас даже вызывали слёзы умиления. Впрочем, глаза могли слезиться и от непривычно яркого света, Гай улыбнулся и своей внезапно навалившейся сентиментальности, и попыткам эту сентиментальность объяснить чем-то другим, тем, что он застеснялся сам себя.

«Лиде бы понравилось это», – вдруг подумал он, и опять же ему стало радостно от того, что вспомнил Лиду. Везде Гаю чудились хорошие знаки. И эта косыночка… Так мило…

Даже опостылевшие нищенские обеды в монастырской трапезной, овеянные мыслями о Лиде, казались уютными и полными значения. На него разом упали то ли воспоминания минувшей ночи, то ли болезненный, но такой приятный бред. Утренний резкий звонок перекрыл плотным, душным полотном ночные видения, но разговор о косыночке мягким крючком подцепил и вытащил видение, от которого шла приятная дрожь по всему телу. Да, Гай уверен, что видел сон, но каким же достоверным, до запахов, ощущений, мельчайших деталей было это сновидение.