Хозяин схватил мою руку, крепко её сжал и затряс.

– Я вам не всё показал! – вскричал он. – Сейчас вы увидите такое, из-за чего ни за что на свете не захотите уезжать отсюда.

Он ринулся к камину и – внезапно для меня – скрылся в нём.

– Идите за мной. Сюда! – голос де Вильта звучал, словно из бочки, а под его ногами загремели металлические листы.

Камин оказался портиком с дверью, за которой скрывалась узкая зелёная винтовая лестница. С грохотом взбежав по ней, я оказался в башенке-ротонде с четырьмя арочными проёмами. Под куполом башенки висел старый чёрно-зелёный колокол с привязанным к языку длинным оранжевым кожаным ремнём.

Башенка была на шесть метров выше мансарды, и вид с неё был ещё более впечатляющим. К северу за барьером деревьев были видны не только суда, ползущие по каналу в обе стороны, но и Лунерслоот, а за ним строящиеся вокруг футбольного стадиона новостройки и серая пелена самого Амстердама. На востоке, словно на ладони, виднелись городок Вейсп и тёмное пятно графского замка Мауден, и далее за ними угадывался простор внутреннего моря. На юге, за озером, за болотами и за лесами белела вышка телецентра в Хилверсуме, до которой было пятнадцать километров. На западе же две нескончаемые цепочки взлетающих и садящихся самолётов указывали на аэропорт Схипхол.

Кругом были поля, поля и поля, сады, рощи и леса, реки, каналы и протоки, мельницы, шпили церквей и одиноко разбросанные фермы. Над всем этим земным парадизом царило небо, переменчивое голландское небо, запечатлённое на тысячах полотнах старых и новых мастеров.

Со звонницы церкви раздался механический манерный бой, и следом колокол пробил полдень. Из церкви начали выходить степенные прихожане.

– Разве эта красота не стоит полутора тысяч? – спросил де Вильт.

– Стоит.

– Вот мы и поладили, – заключил мой хозяин. – Я был сразу в том уверен. Вы мне кажетесь вдумчивой натурой. Не спешите, поживите здесь спокойно. Соседи не будут мешать. Где вы жили до этого?

– Я в Голландии во второй раз. Сейчас я здесь уже два месяца. Первый из них прожил в Лейдене при колледже иезуитов, – ответил я, – а прошедший провёл в Лунерслооте.

– Сколько вы платили иезуитам? – с подозрением спросил де Вильт.

– Они просили тридцать пять гульденов за большую гостевую комнату с удобствами и мраморным камином, с завтраками и общим обеденным столом.

– Бьюсь об заклад, что эти заносчивые господа пытались обратить вас в католицизм.

– Совсем нет, эти милые господа мне не навязывались, а религиозные диспуты меня не интересовали. Но иезуиты были в числе первооткрывателей новых земель, и я порылся в их библиотеке. То и было целью моего проживания у них.

– Новые земли? Где?

– Иезуиты для вас, менеер де Вильт, члены противоборствующего религиозного направления, а для меня они первые европейцы, открывшие Тибет и многие части Азии. Я вижу в них исследователей, первопроходцев, оставивших ценные записки и дневники. Ведь я из России, человек с востока, и всё я вижу иными глазами и понимаю по-иному, не так, как вы, голландцы. Познакомившись ближе, иезуиты позволили жить бесплатно, сколько мне нужно.

– А баронесса? Ведь она давно никого не принимает. Мы даже не знаем, жива ли она.

– Прапрадед её сиятельства всю жизнь преданно служил русской королеве, и любые разговоры о деньгах баронесса ван Нагель посчитала бы оскорблением. Так что эти два месяца я прожил бесплатно, сохранив деньги для вашего чудесного местечка.

Я взялся за ремень, прикреплённый к языку колокола, и несильно дёрнул. Колокол глухо отозвался. Стены и купол ротонды отозвались эхом, в моих ушах загудело. Прихожане замерли, из церкви выглянул молоденький патер, а из бара выбежали два выпивохи. Задрав головы, все смотрели на меня.