С этими словами он подошёл ко второму окну и поднял раму.

– Вот сюда садитесь и смотрите. Вы всё поймёте сами.

Перед окном стояло большое кресло эпохи рококо, обитое жёлтым набивным шёлком. Я устроился в нём, положив руки на резные подлокотники, и устремил взгляд вдаль. Это было некое заколдованное место, открывающее иной мир. Увиденное мною было удивительным театром красоты и гармонии. Большим, грандиозным представлением истинной голландской натуры.

За окном шла черепичная крыша пристройки, в которой жила семья де Вильт. За нею шла узкая полоса яблоневого и вишнёвого сада «богатого аптекаря из Утрехта», согласно комментарию хозяина. Церковь и церковную школу разделяла мощённая площадка со старинным водяным насосом. За школой было поместье «амстердамского адвоката» с садом, конюшней и другими постройками. В адвокатском саду стоял странный кургузый дом – узкий по фасаду, но очень высокий в два этажа, словно бы перенесённый сюда из тесного Амстердама. В конце Дорпстраат виднелось белоснежное строение «бельгийского барона, тоже адвоката». Этот двухэтажный дом в восемь окон по фасаду оставлял впечатление чего-то лёгкого, воздушного. Крыша была покрыта необыкновенной голубой черепицей, над которой возвышался купол небольшой башенки. Двери баронского дома охранял рыкающий беломраморный лев, а золотой обод зелёного каменного глобуса указывал время согласно ходу солнца. Далее шли молочная ферма с длинными тусклыми коровниками и «дом пилота, национального героя».

Всё пространство за ними занимали тщательно ухоженные поля, разбитые каналами и протоками-дайками на идеально правильные участки цветущей земли, гордости этого маленького трудолюбивого народа. Стада коров и овец виднелись тут и там. По воде величественно плыли большие белоснежные лебеди. Бесчисленные утки бестолково сновали, ныряли и дрались меж собою. Несколько старых мельниц медленными, ленивыми кругами рассекали воздух. Справа же поля переходили в торфяные болота, за которыми за зелёными купавами местами серебрилось озеро Анкефейн, а по левой стороне горизонта беспрерывная зелёная линия верхушек дерев ограждала берег Амстердамско-Рейнского канала.

Но прекраснее всего было небо. Бездонное голубое небо отделяло от нежно-зелёной поверхности земли буйная гряда гребнистых облаков – идеально ровная по нижнему краю, с красно-розово-пурпурными завитушками наверху, точь-в-точь как на священных тибетских танках. Это небо поразило меня, ибо я представлял, что такая фантастическая картина возможна лишь на восточных миниатюрах. Возглас восхищения вырвался из моих уст.

– Сегодня очень тихий день. Но небеса здесь быстро меняются. Это привлекает пейзажистов. Через этот дом прошли поколения художников, – сказал де Вильт.

– Кто-то из известных был? – полюбопытствовал я.

– Все они были, известные и нет. Все художники приезжают сюда со времён Рембрандта. При мне останавливались Куккук-сын и Мондриан. Я даже не берусь перечислять, – сказав это, хозяин закручинился. – Только всё это в прошлом. В последние десять лет поток иссяк. Модерн убил пейзаж. И Голливуд.

– Неужели Мондриан был у вас?

Де Вильт включил свет, затем отбросил полог с одной из картин. То был сразу узнаваемый красный Мондриан.

– Это «Дельфина»! – вырвалось у меня.

– Вы знаете Дельфину? – голос хозяина потеплел. – Вы там были?

– Я даже просился пожить там недельку, – ответил я. – Мне не повезло, но я целый день провёл на мельнице, всё осмотрел и перещупал. И даже ради меня хозяева подняли на крыльях паруса. Вы же знаете, какое это торжественное действо. Прежде, чем запустить крылья, мельница обязана поднять национальный флаг.