И пошла себе мимо, к столу. А дед – то тулуп скинул, да за ней. На том и все закончилось. И народ разошелся, а бабка Марья за чаем посудачила с Ксенией.

Все бы хорошо, да на третий день снова дядька Гриша встал на свой пост.

И снова прибегали соседи и пытались быть командирами мужики. Ничто не помогло. Аж из сил выбились.

Вот тут – то вспомнил кто – то, что в прошлый раз дед вроде бы бабку Марью послушался. Послали за ней. И кто бы подумал, послушался дядя Гриша и в этот раз бабу Марью!

С тех пор, так и повелось, как встанет дед Гриша «чусовым», так и посылали за Марьей. За три улицы было слышно, как ругалась она, дескать, нет ей покоя от Гришки – то, а сама конечно в себе гордилась, что он только ее и слушает. Да Ксения за это дело доброе завсегда потчевала старую чем – нибудь вкусненьким.

Злые бабки про то судачили и говорили, что тут что – то неладно, а не было ли меж Гришкой да Марьей по молодости чего такого, что сейчас аукнулось в душе подвинутого старика. А Марья лишь посмеивалась над ними и хитро улыбалась…

3.

Как самовар был готов, да блины вкусным запахом заполнили дом, разбудила Ксения Ваню.

– Вставай сынок, надо до бабы Марьи, дед опять чусовым встал.

– Мама, а нельзя утром? – лениво потянулся Ваня. – А то бабка Марья шибко ругаться будет. Она и днем – то ругается.

– Нельзя сынок, – сказала Ксения. – До утра еще далеко. А как дед упадет от усталости и зашибется? А что баба Марья ругается, так для порядка, я уж ей блинов напекла.

Ваня согласно кивнул головой, соскочил с кровати и наскоро оделся.

– Ма! А где валенки? – крикнул он вскоре.

– Да уж где им быть то, у печки, – отозвалась Ксения.

– Да нет их тут! – сказал Ваня.

– Ах ты, тепа! – вспомнила Ксения и скинула с ног перед Ваней его валенки, поеживаясь от стылого пола.

Тот с удовольствием засунул свои босые ноги в них и убежал.

Вскоре он вернулся, и Ксения услышала, как еще у ворот бабка Марья нещадно ругала «чусового Гришу». Досталась и собаке, которая любила облаять, непонятно почему ставшей частой гостьей старуху.

Ваня, как вошел, скинул валенки и телогрейку, не раздеваясь, ему еще нужно было проводить домой Марью, забрался на печку и тут же уснул.

Баба Марья, не снимая валенок, прошла к деду, дала команду старику и только потом сняла свое видавшее виды старое пальтишко.

Ксения быстренько проводила отца до кровати, укрыла его одеялом и облегчено вздохнув, поспешила к бабе Марье, которая уже прошла к столу.

В печке весело потрескивал огонь от подброшенных Ксенией поленьев.

Баба Марья, как всегда, отошла после пару стаканов чая и словно забыла, что ночь на дворе рассказывала Ксении за своего мужа, который помер еще до войны. Ксения, подливала ей чаю, да подвигала блины и старалась слушать ее, скрывая рукою зевоту. И только иногда, когда баба Марья замолкала, было слышно, как за печкой молодецки храпел «чусовой» дед Григорий.

Ну, скажи еще раз! Ты не знаешь о фотографе Изя?! Божешь ты мой, он не знает фотографа Изя!? Да что же ты можешь знать, если ты не знаешь фотографа Изя!

Так, слушай сюда! Фотографа Изя знал и помнит весь наш город.

Появился он у нас в тридцать первом, нет, вру, в тридцать втором году. Ну совсем как д» Артаньян в городе Менга, если ты конечно знаешь этот город. Только если отец д» Артаньяна подарил ему в дорогу свою шпагу и желто – рыжей масти мерина, то отец Изя подарил ему фотографический аппарат и повидавшие виды свой костюм.

О, да, костюм! В этом костюме он верно и должен был помереть, но отдал его, почему – то Изя. Судя по заплаткам, в этом костюме отец Изя пережил со своим фотографическим аппаратом и Первую Мировую и Гражданскую войны, да и к тому же он был на два размера больше. И не в том смысле, что больше размера одежды Изя. Он был в два раза больше самого Изя. Да так, что если бы у Изя был брат – близнец, они прекрасно уместились в этом костюме оба!