– Одежда для слабаков, – усмехается Клим.

– Лет в семь – восемь он постоянно болел… – все-таки Андрей решает поучаствовать в разговоре. – Однажды мне это надоело, и я начал штудировать все о закаливании. С тех пор Клим так и ходит, как Маугли.

– И зимой? – я поворачиваю голову.

– Нет. Зимой я хожу в медвежьей шкуре, – хмыкает парень.

– Серьезно?! – удивленно восклицаю.

Мою реакцию Боголюбовы встречают дружным раскатистым хохотом. И от того, как смеется Клим, меня даже потряхивает, когда его грудная клетка вдавливается в мою спину.

– А ты чего так укутался? – стараясь сохранить лицо, подтруниваю над Андреем. – Сына заставил голым ходить, а сам?

На Боголюбове помимо клетчатой рубашки надета поношенная джинсовая куртка.

– Ну я предпочитаю раздеваться только в особых случаях, – улыбается мужчина.

У меня же в мозгу проносится: по пятницам.

А потом Андрей говорит что-то про потуги, и Тара начинает рожать. Не мгновенно конечно. Но даже мне понятно, что именно происходит. И, чтобы не видеть этого, я выскальзываю из объятий Клима и отворачиваюсь.

Только он снова сгребает меня в охапку. На этот раз я не возражаю. Наверное, во всем виновата ночь и темнота. Если бы сейчас светило солнце, я бы точно не позволила Климу обнимать меня, но ночью все, как будто бы, не по-настоящему.

Мы стоим лицом к лицу. Вернее, мое лицо находится где-то напротив его кадыка. Не зная, куда деть руки, так и держу их прямо по швам.

– Когда я увидел это в первый раз, меня стошнило, – успокаивающе шепчет Клим.

– Да? И сколько тебе было?

– Не помню. Я был мелким пацаном.

– Наверное, собачьи роды – не то, что должны видеть мальчики.

– Отец был того же мнения и не пускал меня смотреть.

– Тогда как ты увидел?

– Подсматривал, – с гордостью признается парень.

Я смеюсь.

Мы стоим так еще приличное время. И наш тесный телесный контакт кажется мне все менее странным. Мы оба взрослые, совершеннолетние люди несмотря на то, что Клим младше меня на пять лет, и мы не делаем ничего плохого. Да тут даже присутствует отец парня. Объятия бывают разные. И не все их них что-то обозначают…

По крайней мере, так я себя уговариваю.

А затем Андрей зовет нас.

– Какой маленький… господи, – я с умиление смотрю на крошечного щеночка коричневого окраса. Он еще мокрый и слепой, но такой хорошенький. – Это же чудо!

– Хочешь дать ему имя? – спрашивает Андрей. – Это мальчик.

– Я?

– Давай, назови его, – Клим поддерживает отца, стоя рядом.

– Я не могу вот так придумать, – говорю в растерянности, разглядывая Тару. – Кроме Хатико на ум ничего не приходит.

– Прояви фантазию. Кому нужен миллиардный Хатико? – ухмыляется Андрей. – Хозяева потом, скорее всего, дадут ему другую кличку, но нам же надо как-то его отличать.

– Ну он пухлый и коричневый. Пусть будет Потап. Сойдет?

– Годится. Потапов у нас еще не было, – замечает мужчина.

Я присаживаюсь на корточки и смотрю на щенка сквозь сетку.

– Маленький. Тебе холодно? Ты голодный, да? – наблюдаю, как щенок ползет к материнскому животу, повинуясь врожденному инстинкту. Только Тара вдруг отпихивает его и неуверенно встает на задние лапы. – Она не хочет его кормить?

– У нее опять схватка. Вот, видишь? – Андрей гладит бок собаки.

Я замечаю, что ее живот каменеет.

– И сколько раз так будет?

Андрей накрывает новорожденного пеленкой и пожимает плечами.

– Все тоже индивидуально. УЗИ мы не делали, но, я могу предположить, что пять точно будет. Оно же как… Бывает, что после покрытия тремя кобелями сука кое-как принесет двух щенков, а бывает и одной случки достаточно для появления шести крупных детенышей.

Я изумленно таращу глаза на Тару.