просить совета.
Но если трудно станет вдруг тебе, от мест родных вдали,
просить совета —
тогда найди и собери, как редкий дар своей земли,
стихи Поэта.
Там есть и камень, и ручей, и борозды весенней бег,
в строфе чеканной,
И в них живет уже навек седой и мудрый человек
из Лезгистана…
И сам поэт в стихах живет. И жизни слышится напор
в звенящих строках.
Его тропа вплелась в узор таких же троп на склонах гор,
в заветных строках,
И слышен в них гортанный зов, позвонче многих голосов
звучать способный,
И муж – и мальчик там босой… И плачет утренней росой
чинар надгробный…
У друга с белой головой, у старца, камня и реки
спроси совета,
Спроси у дерева того, и у всегда живой строки
спроси совета —
и дом не оскудеет твой, и дух, достойный этих книг,
не станет сирым!
Счастливец ты, нашедший их, открывший мудрости родник
у Шихнесира…
Из Риммы Аванесян
Гора
1. «Кружевные утёсы, туманы лесов…»
Я – армянин. Я стар, как Арарат,
и башмаки мои от вод Потопа влажны.
Геворк Эмин
Кружевные утёсы, туманы лесов,
безысходности давняя тема…
Снеговым полотном закрывает лицо
великан – отчуждённо и немо.
Тишина и безлюдье расщелин и скал
и отроги, поросшие синим…
От зубчатой гряды наплывает тоска,
как от ветки безлистной в пустыне.
День прошёл. На горах – умирающий свет…
Их томление неразрешимо.
Но алмазно сияет в своём торжестве,
доставая до солнца, Вершина!
Охвативший полнеба, в венце облаков,
на заре или в час полудённый —
богоданное имя несёт высоко
Арарат, Армянином рождённый.
2. «…Она, моя гора! И только армянин…»
А перед тем я всё-таки увидел
библейской скатертью богатый Арарат.
Геворк Эмин
…Она, моя гора! И только армянин
так мог сказать о ней…
Сияющий коралл над дымкою равнин —
её снега и льды. И первыми они
вбирают краски дней.
Чеканной кромки блеск тревожит и манит,
чем дальше – тем сильней.
Стремящаяся ввысь, далёкая, как рай,
понятная, как друг —
застенчиво тиха, когда скалистый край
вуаль накинет вдруг.
Плывущая к тебе туманная гора
смыкает мыслей круг
о том, что мы – бойцы, вершины – нам родня,
а память – наш оплот.
И мудрости отцов – священного огня —
у нас не отберёт
вся боль сердечных ран, что каждому из нас
судьбою суждена.
И кровью запеклись – печаль армянских глаз,
святые имена…
Далёкая мечта, томящая всегда,
настолько велика,
что канувшие в грусть минувшие года
уже равны векам.
Но есть надежда в нас.
Найдя у смерти брод,
не сдался, не погас —
творит себя народ.
Он любит жизнь, и вот —
живёт!
Версия
Когда захочет ушедший гений
найти дорогу из мира тени
для строк, которых не довершил,
то некий автор, живущий ныне,
наивно верит в своей гордыне,
что это – перлы его души.
Но в этот раз он простой спирит,
пускай и послано это свыше,
пустой тростник в камышовой крыше,
и ветра прихотью он творит.
Любимец муз и певец харит,
он ловит шёпот, дыханья тише,
и мысли тех, кто уже не дышит,
но кто пером его говорит.
* * *
«Осенний крик ястреба»
И. Бродский
1. «…Наряду с другими – и нашего брата…»
…Наряду с другими – и нашего брата —
поэта смущающий странностью голоса,
он когда-то был persona non grata,
но, возможно, был и посланцем Логоса.
Из статьи о нём (для многих – кумире),
написанной до того, как его похоронят:
«Противостояние человека жёсткому миру
осмыслено в духе романтической иронии».
Уникальность этого эстетического факта
обусловлена неповторимостью автора.
Уберём же предвзятости катаракту
и оценим факт из ближайшего «завтра».
Он звучит привычному вопреки,
игнорируя нормы во многих случаях,
и порезаться можно на сколе строки,
и висят абордажные рифмы-крючья.
Он внедряется в память – и раной саднит,
он какой-то жестокий секрет постиг,
оставаясь при этом только одним