из бесчисленных срезов реальности.
2. «…Далеко от Нью-Йорка и Сан-Диего…»
…Далеко от Нью-Йорка и Сан-Диего,
и от прерий, затканных ковылём,
где в избытке снега – но только снега,
где скребёт о мели паковый лёд,
где и летом не щедро солнце к природе,
а зимой – лишь складчатые миражи,
иногда отрешённым сознанием бродит
тот, который с бродяжьей фамилией жил;
той же нации, но не из тех людей,
что опять покупают в Намибии копи:
препаратор фразы, поэт-иудей,
безразличный к попыткам офсетных копий
со стилистики нобелевского лауреата,
равнодушный к всемирному «гран-мерси».
…Голубой бриллиант в девятьсот каратов
на канадском чёрном небе висит.
Льётся чёрная тьма из Большого Ковша,
сыплет с Млечной Тропы молоко сухое
в эту тьму, где неровно мерцает душа,
не нашедшая в жизни себе покоя.
И молчания песня – как долгий вой
над волнистым пространством сухого снега,
под луной, ледяным бессмертьем больной…
И алмазный шип – безумная Вега
умножается в блеске сионских звёзд,
в мириадах кристаллов, готовых вспыхнуть.
Длятся тени, упавшие в полный рост,
длятся скалы, лиственницы и пихты,
из прорехи времени выпавший цент, —
длится миг между «будет» и «только что спето»,
и почти не заметен рашен-акцент
у равнин, облитых алмазным светом,
но отсюда ближе к цепочке дюн.
Там такой же снег с таким же альбедо,
там он был – и был беззащитно-юн,
там живет не забытая им обида —
только память, без доли телесного брутто —
неостывшим, давним, усталым горем…
Ястребиный пух из Коннектикута
порошит из туч над Балтийским морем.
Предстояние
Как не призадуматься о слоге лаконичном.
Сила краткой фразы умножается стократ,
если с нею на устах умирает личность —
Леонардо и Рабле, Гёте и Сократ.
Вот, цикутой вскорости от тела исцелённый
(к мудрости Сократов демократия глуха),
вымолвил единственный на сотню миллионов:
«Не забудь Асклепию в жертву петуха».
А когда Вольтеру облегчить пытались бремя,
призывали дьявола в душе не сберегать —
бросил ядовито, что теперь не то, мол, время,
чтобы наживать себе нового врага.
Где, когда и что на посошок тебе подарят —
тут уж как придётся, а со смертью не балуй,
а впрочем…
«Я готова, мальчики!» – сказала Мата Хари,
отослав шеренге воздушный поцелуй.
Может быть, конец пути и впрямь дела венчает.
«Пульс пропал» – отметил Грин[7], как следует врачу.
И Антуанетта: «О, простите, я случайно…» —
наступив неловко на ногу палачу.
Вспоминается порой о них, уже не прежних.
Там никак не передёрнешь, будь ты трижды плут.
Эдвард Григ сказал: «Ну что же, если неизбежно…»
а философ Кант сказал: «Das ist gut».
Репетиция отплытия
Снилось – не снилось… В дремоте разума —
прямо со сцены – спешим на пристань…
Труппа сегодня проводы празднует
провинциального – но артиста.
Эта гастроль не дала ни рублика,
пьеса, однако, стоила риска.
Всех благ, добрая публика,
я задержался, но здесь – близко.
…Трап – убран, качается палуба.
Лепту – стюарду, паспорт – в компостер.
Тут ни присесть, ни поесть, и, стало быть,
мы на борту недолгие гости.
На́ руки – бирку с моей фамилией,
медный квадратик, где даты выбиты.
…Тёмную длань кладет на кормило
наш перевозчик, до блеска выбритый.
Звон рынды… Лики и венчики…
Кто-то платочком заплаканным машет.
Пляшут у бо́рта пёстрые венички
с чётным числом гвоздик и ромашек.
Волны забвения… Мыслей пунктиры:
– Не избалован был бенефисами…
– В общем-то, вовремя…
Только в квартире
жмется в углу стишок недописанный.
В тапки хозяйские тычется мордочкой,
тихо скулит в передней под вешалкой.
Ни поминальной лапши, ни водочки
нет недоростку осиротевшему.
Впрочем, для прочих много настряпано.
Милости просим всех провожающих.
Вот и пирог на чистенькой тряпочке,