Вивиан вскочила с кровати, босые ступни погрузились в ковер с узором из маков. Ее взгляд скользнул по отражению в зеркале туалетного столика. Серо-зеленые глаза, унаследованные от матери, под гордыми темными бровями, сегодня казались цветом штормовой воды. Лоб пересекала тонкая морщинка – следствие вечного сосредоточенного выражения. Упрямый изгиб губ – отцовское наследие. И тот же волевой подбородок с ямочкой, который выдавал в ней характер.

Вивиан подошла к умывальнику, тщательно умылась, быстро провела расческой по длинным, слегка вьющимся волосам и уже практически машинально заколола их на затылке шпилькой с жемчужиной – единственная изящная вещица в ее сдержанном образе, – но несколько прядей тут же выбились, создавая неряшливый вид. Девушка раздраженно пригладила их ладонью, но вскоре махнула рукой. Все равно выбьются.

Быстрым, отточенным движением Вивиан застегнула ряд пуговиц на высоком вороте платья – глубокий изумрудный оттенок подчеркивал бледность ее кожи, а тонкая вышивка на манжетах добавляла строгости. Ее гардероб не отличался разнообразием – она предпочитала практичность и строгость, чем доводила до отчаяния свою тетушку.

– Вивиан! – голос тетушки Агаты, строгий, как удар по клавишам расстроенного пианино, раздался с первого этажа. – Опаздывать – дурной тон!

Вивиан вздрогнула, торопливо схватила с тумбочки блокнот, рассыпав несколько карандашей, и бросилась к двери. В этом доме нельзя было быть ни слишком медлительной, ни слишком шумной. Все здесь – от тиканья винтажных часов и фарфоровых статуэток на каминной полке в гостиной до ровных складок на тяжелых, цвета мха, портьерах – требовало порядка. Даже завтрак был расставлен на белоснежной скатерти так безупречно, словно его сервировали для натюрморта, а не для живых людей.

В столовой, где портрет прадеда-адмирала в парадном мундире наблюдал за каждой ложкой, воздух был насыщен ароматами свежесваренного кофе и корицы. Тетушка Агата, облаченная в платье из шелковой тафты цвета воронова крыла, сидела за массивным дубовым столом, выправив спину с таким достоинством, словно ее поза являлась последней линией обороны перед хаосом мира. Ее руки в кружевных митенках перебирали столовое серебро с гербом Харперов – два скрещенных пера на щите.

– Опять не выспалась? – спросила она, окидывая племянницу цепким взглядом, который, казалось, видел ее мысли и грехи, и даже количество чашек кофе, выпитых за ночь. – Эти темные круги под глазами… Я все же считаю, что женщинам не пристало так усердствовать в мужской профессии.

Вивиан, наливая кофе в любимую чашку с трещинкой – ту самую, с розочками, из которой пила еще в детстве, – фыркнула:

– Мистер Грэм ценит преданность делу, а не белизну кожи.

Тетушка вздохнула так тяжело, будто ей только что сообщили, что все бостонские мужчины разом утратили желание жениться. Она в сердцах отодвинула тарелку с поджаренным тостом:

– Журналистика… – произнесла она с той же интонацией, с какой другой дама ее возраста сказала бы «гибель нравов». – Ни одна уважающая себя леди не станет марать руки в газетных чернилах. Ты была бы куда счастливее, если бы думала не о преступниках, а о хорошем муже.

Вивиан лишь пожала плечами, машинально отломив кусочек свежеиспеченного хлеба. Вопросы тетушки давно стали рутиной, но сегодня она чувствовала себя особенно уязвимой. Может, из-за того, что ночью ей снова снились родители.

– О, тетя, – Вивиан провела ножом по маслу, оставляя борозды, как на поле сражения, – боюсь, мужчины интересуются не тем, как я сплю, а тем, что я пишу.

Тетушка Агата поставила фарфоровую чашку на блюдце с таким звоном, будто это был приговор. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь кружевные занавески, дрожал на ее черном платье, словно боясь коснуться морщин вокруг строгих губ.