– Потому, что я сам их сочиняю. Их сочиняют все наверху, это единственный настоящий язык, никакого другого для серьёзной работы просто не существует.

– Наверху – это где?

Я чувствовал нарастающее раздражение, и если бы он брякнул «в Караганде» или ещё какую-нибудь хуйню вроде этого, разговор был бы окончен. Похоже, он понимал моё настроение.

– Там, куда ты сам никогда не попадёшь. Но вместе мы не раз бывали наверху, и тебе хорошо известно, как выглядит здешний мир оттуда.

Формально это выглядело дерзостью, но в принципе он дал идеально точный ответ. Я промолчал.

– Ты физическое тело и социально обусловленная личность. Мне пришлось выбрать этот вариант, потому что ничего лучшего не подвернулось! – продолжал он, – Пойми, я не виноват в том, что ты такой. Это ты виноват в том, что таким пришлось стать мне. И я тоже могу тебя огорошить, дружище Олег! Я сейчас поднимусь и уйду, и больше ты меня никогда не вызовешь! Ты же так любишь свою истерику, правда?

За прозрачной стеной стекляшки накрапывал дождь, мигал светофор, и к остановке, на которой толпились грустные люди, медленно подплывал троллейбус.

– Давай, пиздуй! – довольно вяло отозвался я, – Пока я жив, ты никуда не денешься, жалкий метафизический вампирчик. Вечно будешь ошиваться рядом, соблазняя меня внезапно возникшей чеканной строкой. Один только Артюр Рембо был несравненным героем, поборовшим лингвистическую зависимость. Правда, последствия его победы оказались не слишком интересными, потому что человек как биологический объект ничего особенного из себя не представляет. Мне уже поздно в Харрар, до Абдала гораздо ближе. Тебе же известно название популярного симферопольского кладбища, или ты игнорируешь подобные мелочи? В отличие от тебя, я смертен, братан, и в силу этого абсолютно свободен. Если всё равно предстоит гнить, то почему бы не начать готовиться к этому заранее? Улавливаешь мою логику? Короче, раз решил валить, так вали отсюда! Чего ты ещё хочешь?

Тут бы ему уйти, но вместо этого он немного помялся, придал себе озабоченный вид, и выдал ожидаемое:

– Пойдём покурим. Я не против перетереть. Извини, Олег, я хотел бы говорить с тобой совсем иначе.

– Ты тоже извини, травы нет. Позже возьмём, если будет нужно. А вот хорошие сигареты к нам ещё завозят. Не знаю, как они обходят санкции, но вот, держи.

Мы вышли под осеннюю морось, вдохнули сырой холодеющий воздух и задымили контрабандным табаком.

– Сейчас ты рад тому, что живёшь в Крыму? Все эти войны, санкции и прочие неприятности не слишком тебя смущают? – неожиданно участливо спросил Люцифер, и мне пришлось сосредоточиться для того, чтобы объяснить.

– Да я вообще не рад тому, что вынужден был родиться в этом долбаном мире. Не буду рассказывать тебе о том раздражении, которое я испытываю по отношению к его нынешним царствам.

– Ко всем без исключения?

– Я не во всех бывал, так что Россия и Украина тут вне конкуренции. Вообще-то я никогда надолго не уезжал из Симферополя, и всю свою жизнь обретался здесь. Мне нравится Симферополь. Тем не менее, не покидая своего города, я успел побывать в трёх государствах. Советский Союз ещё подавал какие-то надежды. К сожалению, он слишком рано умер. А вот на двоих последующих просто пробы негде ставить. Да и так называемое цивилизованное мировое сообщество на поверку оказалось ничем не лучше. Те же лицемерие, ложь и манипуляции, а за ними – обычный инстинкт хищника, и ничего больше. Никаких чудес. Они не захотели признать наш референдум, на удивление честный и прозрачный, в отличие от всего того потока лжи и негатива, который впоследствии обрушился на мой маленький Крым, в нужный момент проявивший собственную гордость и отстоявший своё достоинство. Конечно, в мире были и есть замечательные люди, тонкие художники, верные друзья. Но политические режимы всегда ужасны. Однако не заставляй меня говорить больше, иначе нас заблокируют обе стороны. И те, и другие делают всё для того, чтобы человечество не нашло пути к спасению. Тем не менее, Крым не худшая часть земной юдоли. Это моя родина.