Артисту, чтобы сыграть роль, удивить искусством, необходимо перевоплотиться в свой персонаж, взлететь над суетой. Хирургу тоже нужно отрешиться от всего мелкого, земного, почувствовать силу рук, решимость, ясность ума, уверенность. Стать ненадолго Богом.

Через пять минут Сергей Алексеевич стоял в операционной. Женщина, лежавшая перед ним, была ему важна и значима в тот момент больше чиновников, религиозных деятелей и даже собственных детей.

Операций в тот день запланировали три. Последнюю проводил Руслан. Пушкаревский наблюдал. Когда уже было ясно, что все идет своим чередом, без непредвиденных осложнений, он покинул операционную.

В узком больничном коридоре, рядом с его кабинетом стояли человек пятнадцать посетителей, не меньше. Пушкаревский выставил вперед согнутую в локте правую руку, словно щит. Так и проделал путь до своей двери. Потом развернулся, строго спросил:

– Это что же, за прооперированными столько набежало ухаживать? Вы будете мешать, господа хорошие, работе медсестёр. А сестрички наши свое дело знают. Попрошу очистить помещение и остаться по одному человеку на больную. Вашим близким нужен покой.

– А можно узнать о состоянии? – неуверенно спросил кто-то. Этот вопрос Пушкаревский слышал по десять-двадцать раз за день.

– Отвечаю всем сразу: тяжелых больных сегодня не было. Состояние у всех такое, какое и должно быть. Для каждой дамочки сделано всё, что возможно.

С этими словами он удалился в кабинет. А к нему уже спешила верная буфетчица Дуся с подносом в руках.

На обед был гороховый суп. Густой, наваристый. На второе – гречка с тефтелями. Ароматные мясные шарики с подливкой развалились вальяжно, гарнира не видно. А на третье – кисель. Рядом хлебушек – свежий, ноздрястый. Больничная еда – самая полезная.

– Ну, Дусенька, куда ж так много?!

– Ешьте, Сергей Алексеевич. С устатку хорошо пообедать – милое дело, – суетилась буфетчица.

– Да, устал, есть немного. Но если такими порциями поглощать твою еду, то я работать не смогу, спать потянет. А мне еще в поликлинику на приём.

– А вы поспите полчасика, – вкрадчиво посоветовала Дуся.

– Ой, Дуся! Ну, да иди уже, корми больных. Поди, ходячие наши дамы гремят там ложками в столовой. А я и вправду отдохну минут двадцать. И вперед!

* * *

Вот уже второй десяток лет Пушкаревский вел первичный приём с одной и той же акушеркой – Алевтиной Николаевной. Когда он только пришел сюда молодым врачом-интерном после института, она уже была опытной медичкой и работала с его наставницей – известной в своё время доктором Французовой. Годы шли. Французова давно на пенсии. Пушкаревский заменил ее, стал завотделением. А Алевтина Николаевна так и осталась тем, кем была. Время текло, как вода, наука развивалась, но очереди на прием становились все больше.

– Снился мне сон, Алевтина Николаевна, что пришли мы с тобой в этот кабинет, а принимать некого. В коридоре пусто, – пошутил Пушкаревский, быстро что-то записывая в карточке больной.

– Роздыху пока нам не предвидится, Сергей Алексеевич. Тянутся страдалицы со всех концов.

– Давай, приглашай следующую дамочку.

– Там рвется одна, говорит из Балтачево. Без направления.

– А-а…пришла колхозница! Давай, заводи ее, – Пушкаревский вспомнил свою утреннюю попутчицу.

– Ну, куда же ты с такими сумками? – возмутилась Алевтина Николаевна, глядя на странную пациентку. – Неужели нельзя оставить в гардеробе?

– Она без сумок никуда! – засмеялся Пушкаревский. – Я с ней немного знаком.

– Я здесь в уголок их поставлю, – бойко затараторила больная.

– Гляди, в кресло не прыгни с сумками, кенгуру, – ворчала акушерка.