Тот немец, в котором сидел парень, посмотрелся в зеркало над умывальником. Теперь Лёнька знал, как он выглядит: худой, высокий, чуть рыжеватый, симпатичный мужчина лет двадцати пяти, скорее славянской, чем германской внешности.

Что происходит, мальчишка не понимал совсем. Он помнил, что заснул в подвале старого дома. Каким образом он оказался в чужом теле, причём не имея возможности этим телом управлять, и как вернуться назад в своё тело, Лёнька не имел ни малейшего представления. Оставалось только сидеть внутри фрица и наблюдать за его действиями.

После утреннего туалета обитатели барака выстроились в колонну по два человека и пошли на завтрак. По внешнему виду соседей по строю, по окружающей его обстановке до мальчишки начало постепенно доходить, что он находится в лагере для военнопленных.

Вокруг звучала в основном немецкая речь, но иногда раздавались и русские фразы. Охранники и работницы столовой переговаривались на вполне понятном для Лёньки языке, но проблема состояла в том, что немец, в котором мальчишка сидел, совершенно не обращал на чуждую ему речь внимания, пропускал её мимо ушей, поэтому почти ничего из того, о чём переговаривались русскоязычные люди, Лёнька не успевал разобрать.

– Нет, ну это уже вообще ни в какие ворота не лезет, – внезапно услышал мальчишка знакомый голос.

Покрутить головой, чтобы найти источник речи, парень не мог, поэтому просто спросил:

– Ты где?

Чем он спросил, Лёнька и сам не понял, но явно не ртом.

– Где-где, сказала бы я тебе где, – раздался ответ. – Ой, кто это?

– Это я, Лёня Грулёв, – ответил парень, – а ты кто? Мне твой голос знаком.

– Здрасьте, пожалуйста, что-то ты Лёнечка друзей совсем не узнаёшь, – ответил знакомый голос, – Наташка я, Кораблёва.

– Великолепно, значит, и ты тут, – обрадовался мальчишка. – Стоп, а ты в ком?

– Еду я тут раздаю этим фашистам долбаным, – зло ответила Наташка. – Толстую тётку в белом колпаке видишь?

– Ага, вижу, – усмехнулся Лёнька, его немец как раз получал свою порцию у молодой, совсем не толстой, а лишь слегка пышноватой, женщины, называть которую тёткой у мальчишки язык бы не повернулся, – а я как раз перед тобой, в немецком парне сижу, который сейчас тарелку с макаронами у тебя берёт.

– Блин, никак не могу заставить эту корову смотреть туда, куда я хочу, – возмутилась Наташка.

– Я тоже не могу своим управлять, – вздохнул Лёнька, – делает что хочет, а я только наблюдаю.

– Ага, как в кино, – усмехнулась Кораблёва.

– Только смотрим мы это кино глазами артистов, – усмехнулся мальчишка.

– Слушай, Лёнь, а ты больше никого не слышал из наших? – спросила девочка. – Наверняка они тоже должны быть где-то здесь, раз даже меня закинуло в ваши сны.

– Нет, я ни с кем не общался, кроме тебя. А ты думаешь мы в чьем-то сне? – удивился Лёнька.

– Ну, не знаю, сон это или нет, но явно это как-то всё связано: скелет, подвал, сны ваши страшные, теперь вот всё это, – сказала Наташка.

– Почему мы в этом лагере оказались? Причём тут пленные немцы? Странно всё это, – вздохнул мальчишка. – Я историей никогда особо не интересовался, особенно послевоенной.

Пока ребята разговаривали, немец ел, а женщина, в которой сидела Наташа, переставляла на кухне тарелки. Потом пленные поели и по команде конвоира пошли на выход.

– Лёнь, я тебя хуже слышу, – раздался в голове мальчишки приглушённый голос.

– Я ухожу из столовой, похоже, мы можем общаться только на близком расстоянии, – сказал Лёнька, но ответа не получил, по-видимому, Наташка уже была вне зоны контакта.

Куда привели после завтрака работать пленных немцев, Лёнька сразу же узнал. Хотя многих домов ещё не было, но контуры Школьной улицы уже просматривались. В доме номер четыре только начали возводить стены первого этажа, и именно сюда привели Лёньку ноги человека, в которого он вселился.