В документах приводились и другие сорта левантийских полотен. Такова – пестрядь, которую ткали из разноцветных ниток в Камбее[851]. Таков – персидский кармазин, похожий на европейский скарлат, который изготавливался из темно-красной шерстяной пряжи[852]. Были известны персидское сукно – зуфь[853] и китайская ткань из верблюжьей шерсти – камлот[854].

Встречались грубое сукно из Киликии – шлак[855] и индийская красная набивная ткань из хлопка – киндяк [856]. Пользовались спросом персидская хлопчатая ткань – бязь[857] и индийская хлопчатобумажная материя – бомбасин[858]. Проявлялся интерес к бумазее, ворсистой хлопковой ткани из Малой Азии[859], и некоторым иным сортам левантийского текстиля.

Порой через Кафу везли готовую одежду, какие-нибудь платья левантийского производства. В частности, назывались епанча, накидки с капюшоном, которые шились в Бурсе[860], и турецкий терлик, узкий кафтан с талией и короткими рукавами[861]. Упоминались анатолийские портища, штаны, и йездские ширинки, платки, и многое другое[862].

Если говорить о последующей дистрибуции восточного текстиля из Кафы, то придется констатировать явный приоритет Севера. Лишь ковровые изделия, как свидетельствует комплекс нотариальных актов конца XIII в., отправлялись в Южном направлении, в Перу на Босфоре и египетскую Александрию. Шелковые, шитые золотом материи, бокаран и подобные ему шерстяные полотна отправлялись в Тану, Копу и другие пункты Газарии[863].

Довольно интенсивно левантийские ткани вывозились из Кафы в направлении Польско-Литовского королевства и Московского княжества[864].

Нельзя не заметить, что какая-то часть восточных материй отправлялась из Кафы в восточные же города – Синоп, Симиссо, Самастро и другие[865]. Это объясняется тем, что изысканные камка и бархат были лучшим средством вознаграждения заслуг перед кафской коммуной и выражения союзнической верности перед правителями тех или иных заморских городов.

Наиболее представительную по ассортименту группу левантийских товаров составляли специи. По свидетельству Джорджо Кьярини середины XV в.[866], в Кафе продавались «все специи гроссо, такие, как перец, корица и похожие на них товары, измерявшиеся в кантариях (47,65 килограмм)», а также «все специи минуто, измерявшиеся в малых либрах (317 грамм)». Этими двумя типами специй, различавшимися, как можно видеть, весовым стандартом и, соответственно, способом упаковки в больших или малых объемах, объединялись несколько сотен названий различных пряностей, благовоний, красителей, лаков, мазей, духов и тому подобных товаров.

Вопреки систематизирующему мышлению современности к специям же в XIII–XV вв. относились металлы, квасцы, бумага[867]. Согласно Пеголотти, специями считались некоторые продукты черноморско-азовского и прикаспийского регионов, как, например: соль, рыбий клей, икра; к ним же флорентийский эрудит склонен был причислять богатства еще более отдаленных северных областей, а именно: воск, мед и кость[868].

То есть «специями» в средневековой коммерческой практике именовались не только левантийские пряности, но и редкие продукты вообще, в том числе северного происхождения. По универсалистским представлениям средневековья, специи обладали общими восстановительными для здоровья человека свойствами. Ирония Фернана Броделя по поводу одинаковой пригодности заморских специй для «изгнания ветров» и «благоприятствия зачатию» не совсем удачна[869] и только подчеркивает эту особенность средневекового менталитета.

Я бы осмелился добавить к этому перечню северную пушнину, которая входила в круг интересов все тех же торговцев специями. Достаточно вспомнить род Медичи, тех самых «врачей», которые начинали свое восхождение с цеха аптекарей, с деятельности в качестве специариев, и которые имели особых экспертов по закупке мехов на Севере, в Москве и Скандинавии