– Нету никого. Уехали они все. Только однорукий конюх в конюшне живет. В дом ему не велено заходить. Пойдем, тебе дом покажу, сама все поймешь.

В первой комнате стояли стол и лавки, большая печь, дрова да разная кухонная утварь. Вторая комната была намного больше: столы и лавки вдоль стен, на столах канделябры со свечами, а на стенах картины висят.

– Жрут они здесь и веселятся, – тихо сказала старушка и открыла дверь в следующую комнату. Оттуда навозом завоняло. В углу, у окна, стол стоит, на нем нож лежит. Под столом ворох белья, а посередине комнаты стоит огромная чурка, в ней топор воткнут. Молча прошли. Следующая комната была как кладовая царицы: вся уставлена сундуками и по стенам платья да наряды женские весели. На стенах следующей комнаты висели ружья и всевозможные ножи, сабли, кинжалы и на полу стояло несколько сундучков. Дальше прошли, в следующей комнате стояло десять кроватей: над спинкой каждой кровати на стене висела мужская одежда. В седьмой комнате стоял стол, пара стульев и две кровати, а стены были коврами да мужской одеждой завешаны.

– Вот здесь их атаман почивает, – сказала старушка, указав пальцем на дальнюю кровать.

– Накорми меня, бабушка, я ведь не знаю, сколько времени в лесу пробыла, – попросила Евдинья.

Вернулись в первую комнату. Старушка поставила перед ней тарелку с кашей и ломоть хлеба. Евдинья пока ела, рассказала, как сюда попала. Когда старушка налила себе и ей горячий травяной отвар, Евдинья начала ее расспрашивать.

Выяснила, что не напрасно слухи о странных сватах по краю гуляют. Один человек у них за главного – атаман, и слушаются его остальные одиннадцать беспрекословно. Старушка попала сюда очень давно, сама уже не помнила, сколько лет назад.

Была она когда-то в няньках у дочки помещика. Жена у него рано померла, и девочка любила няньку как мать родную. Когда девицу замуж выдавали, заартачилась она: "Без няньки не поеду!.." Взяли с собой няньку: она тогда не такая старая была, как сейчас. Когда в этот дом приехали, невесте голову отрубили и свиньями скормили. "Эта баба не молодая уже – бежать побоится, – сказал тогда атаман. – Пусть живет, будет нам жрать готовить да стирать". С тех пор старуха и живет у них в услужении: еду готовит, печь топит, стирает, прибирает…

– Ох, и страху я натерпелась поначалу. А теперь, как невесту привозят, я им стол накрою и сама за печкой прячусь, чтоб не слышать и не видеть ничего, – закончила свой рассказ старушка.

От усталости, тепла и еды Евдинья прямо на лавке задремала.

– Евдинья, Евдинья, девица, просыпайся. Едут, едут они… Слышишь: колокольчики звенят – значит, невесту везут. По что ж я, дура старая, тебя раньше-то не выпроводила? Ой, че будет-то? Прячься, прячься быстрее. Они близко уже, подъезжают, – разбудила Евдинью старуха и забегала по комнате взад – вперед.

– А куда мне спрятаться-то, бабушка?

– Хоть куда! Иначе убьют они тебя. В одежду заройся али под кровать какую залезь. Беги, беги…

Спросонья Евдинья не сразу сообразила от кого и куда прятаться-то… А лошадь, звеня бубенцами, уже во двор въехала. Послышались голоса да хохот. Забежала Евдинья в другую комнату, а там-то одни столы да лавки, и спрятаться негде. В следующую забежала, зарылась в белье грязном, что под столом валялось.

– Стол накрывай, старуха ленивая… – услышала Евдинья голос и поняла, что это атаман на бабушку орет. Голос она этот сразу узнала: хрипловатый, тонкий, на женский похож, словно осипший. Вспомнила и человека, чей голос-то был: среднего роста, в преклонном возрасте… Она еще сперва подумала, что это батька жениха… Все сваты и сам жених заискивающе на него поглядывали: мол, так все, как должно быть, или нет? Он еще во время сватовства у Евдиньи подозрения нехорошие вызвал…