состояние человека: для кого-то это звёздное небо над головой, а для голодного – кусок хлеба, для одного рождение ребёнка, для другого – выигрышный билет в лотерею. У каждого свои мотивы для счастья. Кому-то счастье в любви (кому-то в картах), кому-то достаточно, «когда тебя понимают». (Я бываю по-своему счастлив от общения с умным человеком, в том числе, опосредованно с автором увлекшей меня книги). Кто-то вообще считает, что счастье – это не особые моменты жизни, а сама жизнь. А особым, почему-то, бывает «еврейское счастье».

Наверное, самыми счастливыми были те, кто выжили и были освобождены из концлагерей. Или в первый день после войны, когда «лучше всего спится»: «проснёшься и не знаешь: смеяться, что всё это пережил и выжил. Или плакать?» (Людвик Ашкенази). И стоило ли их счастье годов страданий? Тот же «один день Иван Денисовича» в лагере прошёл по-своему счастливо – закосил, шмон удачно прошёл: lucky day.

Счастье – это, возможно, особое мироощущение. Есть такие люди – они всегда счастливы, у них так устроено их восприятие жизни. И оно не зависит ни от богатства, ни от здоровья. Я где-то читал, что одной из самых счастливых наций по самоощущению считаются кубинцы. А американцы, у которых уровень благосостояния играет решающую роль, оказывается, как выяснил знаменитый психолог Даниэль Каниман, замечают повышение уровня счастья от повышения дохода только до достижения $75 000 в год, после этой точки влияние роста благосостояния на ощущение счастья прекращается.

При таком разбросе, что остаётся? Быть может, коллекционировать свои счастливые моменты жизни, собирать их по крупицам и хранить? Только ведь передать эту коллекцию по наследству не получится; разве что гербарий счастья.

И последнее: не надо сравнивать, чья жизнь счастливее. Общих критериев нет.

Или всё же есть?

Гуляем по Делегатскому парку в Москве с сыном моего друга. Разговариваем. Я всё печалюсь от происходящего, он же, человек средних лет, деятельный, старается придерживаться позитивного отношения к жизни, а главное – конструктивного.

Мы оба нахваливаем парк: современные детские и спортивные площадки, тренажёры на воздухе, велосипедные дорожки, новые удобные скамейки, внутри парка уютный итальянский семейный ресторан. Много молодёжи, родителей с детьми.

«Вот видите, – говорит мой спутник, – а ведь ещё десять-пятнадцать лет назад об этом и не мечтали, а сейчас в порядке вещей. Вот так и в остальном, всё постепенно придёт в норму – никуда не денется. С этим можно и нужно работать, и результат обязательно будет, да он, собственно, и есть».

В этот момент мама мальчугана лет семи делает ему какое-то замечание. Да и не замечание даже, она так с ним разговаривает. Что-то вроде: «Иди сюда, я кому сказала…». Услышали? Узнали? Да, да, именно такая интонация – грубоватая, раздражённая.

Я спросил: «А вот эта интонация тоже изменится? Что с интонацией делать будете?» «Ну да, – соглашается собеседник, – проблема… Но и с ней справимся, придёт время, когда будет организована учёба и вот для таких мамаш – как разговаривать с детьми. Ведь они просто не знают, им не объяснили, а они привыкли, как и с ними… Им кажется, что это строго. И всё же они своих детей любят…». И после небольшой паузы добавил: «По-своему».

Очень часто, когда я высказывал что-либо критическое или скептическое, говорил, что, на мой взгляд, надо сделать или не делать, меня всегда спрашивали и спрашивают – «КАК?» И я всегда затрудняюсь с ответом, потому что не «технолог» и в технологии не верю, пока нет понимания, ЧТО не так и почему, пока не установлены причинно-следственные связи и не расставлены приоритеты. Уютные и современные парки способствуют смягчению нравов, «Москва похорошела», цивилизованное пространство дисциплинирует, но интонация – «из другой оперы».