Зинаида демонстративно отставила от себя фужер. Борюсик тряхнул головой, как будто отгоняя какую-то неприятную мысль, и последовал примеру остальных, уже потянувшихся к новобрачным со своими бокалами. Раздался переливчатый звон, мы дружно выпили. Капа метнулась к магнитофону, стоявшему на этажерке, и полилась бодрая музыка. Все застучали стульями, по комнате пошло движение – Борюсик, разминая в пальцах сигарету, направился в кухню, Раиса, не обращая ни на кого внимания, раскинула руки в танце, дочка Светочка потянулась через стол к вазочке с бананами, Илона листала какой-то женский журнал… слава богу, напряжение наконец спало.

Вадик, который до сих пор не проронил «на публику» ни слова, обеими руками нежно обхватил лицо покрасневшей женушки:

– Я люблю тебя! Умереть мне на этом месте, если я не люблю тебя! – прочувствованно сказал он и, наклонившись, крепко поцеловал ее в губы. Капитолина усталым счастливым движением опустилась в свое кресло, машинально комкая в дрожащих пальчиках салфетку. Вадик сжал ее руку, не глядя, подхватил со стола свой фужер, запрокинул голову и залпом влил в себя золотистую жидкость.

…А в следующее мгновение его ноги некрасиво подкосились и проехались по краю бежевого ковра, все мы замерли и в каком-то страшном оцепенении не сводили с Вадика глаз – потому что он падал, падал навзничь, запрокинув голову и некрасиво распялив рот, хрипя и стаскивая на пол скатерть, и белоснежное полотно уползало за ним, увлекая за собой фарфоровые салатницы и хрустальные фужеры на длинных тонких ножках…

Мы бросились к нему.

Уже ясно, предельно ясно было, что он мертв – застывшее выражение его глаз и горький запах миндаля четко дали знать это, – а мы еще пытались что-то сделать с этим мертвым телом, суетясь и бестолково толкая друг друга, бесконечно долго тормоша его, поднося к его полуоткрытым губам зеркало и липкими от страха пальцами нащупывая хотя бы слабое биение пульса. Я отступила первой, и, пятясь, почти автоматически села на свое место.

На какое-то время я перестала воспринимать какие бы то ни было звуки. И, как в немом кино, видела только, как стоявшая на коленях возле мертвеца Илона закрыла лицо руками, и плечи ее задрожали, а Раиса без единого слова упала всем телом на труп – ее молчание было особенно пугающим. Борюсик снял очки и сосредоточенно нахмурился, остальные медленно отходили от тела и тихо вставали поодаль, подпирая спинами стены этой комнаты, нарядность и праздничность которой казались теперь такими нелепыми.

Я перевела взгляд на Капитолину. Маленькая седенькая старушка, по-прежнему прижимая к губам крахмальную салфетку, окаменев, сидела в кресле у стола и не сводила глаз с умершего. Вдруг она издала глубокий, протяжный стон – больше похожий на поскуливание (и его я расслышала) – и закрылась от нас сморщенной ручкой с зажатой в птичьих пальцах все той же салфеткой. Еще через секунду ее кругленькая фигурка обмякла в кресле, а изящно прибранная головка завалилась набок.

Раиса закричала.

– Замолчите, – оборвала ее я. Я уже стояла возле Капы и энергично оттягивала вверх ее морщинистые, как у черепахи, веки.

– Что с ней? – просипела Раиса, холодея.

– Обморок.

Я пересекла комнату и взялась за трубку телефонного аппарата. На диске я накрутила всего две цифры.

– Убийство, – сухо бросила я в трубку и назвала адрес.

– Уби…

Приподнявшая было голову, Капа вновь откинулась на спинку кресла, закатив глаза. Эти желтоватые белки на фоне густо напудренного лица, мучнистые дорожки от слез и дряблый мокрый подбородок – тетушкина подруга быстро потеряла свой ухоженный вид.