Каким бы потаённым ни был водоём, он и дальше радовал глаз случайных пришлецов красой нетронутой природы, однако живительная влага, вкуснее которой не было на всём белом свете, и очаровательные зверьки были не единственными чудесами, сокрытыми в глубинах и окрестностях Хрустального Озера.

Над ровной гладью и в хорошую погоду стелился молочный туман. Когда же его завеса рассеивалась, над поверхностью стылой воды показывалось то, что надёжно оберегалось и детьми природы, и божественной силой. Посреди озера возвышалась высокая, вершиной уходящая в небо цитадель, поражающая утончённостью архитектуры и затейливыми витками ступеней. Башня, хрустальная, но укреплённая чарами, меркла за облаками и формой напоминала вытянутую кверху ракушку с острым концом. Она сверкала жемчужинами исполинских размеров, звездообразными кристаллами и несметными драгоценностями, среди которых угадывались алмазы, выложенные замысловатым орнаментом на белоснежных гранях, и серебряные самородки, которым умелыми руками были приданы очертания размашистых листьев древ Стеклянного Пролеска. На шпиль цитадели был водружён дремлющий, давным-давно потухший светоч, радушно преподнесённый обитателям Хрустального Озера Всесильным Хар’огом, чья щедрость не знала границ.

За послушание и уважение к божественной воле, коей дышала всякая травинка в здешних местах, он одаривал своих созданий милостью, недоступной многим; оберегал их от мора и напастей, окутав высокую башню туманом, а сам город, с помпезным благолепием которого могла сравниться лишь столица Эльфов Авелин, сокрыв под водой, в глубинах озера, когда-то породившего ловких зверьков, звенящих лирой изящества.

Родные своему Отцу не по крови, но по духу, существа облюбовали хрустальную обитель и построили роскошный город с помощью магии и высших сил, когда Хар’ог впервые принял обличье смертного и спустился с небес на землю, чтобы дать своим порождениям, неопытным и совершенно наивным, приют. С тех пор народ, мирно живущий на дне чистейшего, пахнущего весенним холодом водоёма, звались хар’огцами или Его Детьми, а город с белокаменными, цвета раковины стенами именовался Хар’ог’зшаном, тоже в честь милосердного и доброго Божества, вдохнувшего жизнь не только в водный народец, но и в половину цветущего мироздания.

Хрустальное королевство не могло существовать без правителя, поэтому со дня его создания в трудах летописцев сменились десятки имён, навеки выгравированных и на кварцевых постаментах, и в памяти. Вопреки предубеждениям, которые как легенды слагались о богатой, вычурно прекрасной столице, где дома, в том числе и самые скромные, украшали жемчужные балясины, кремово-алые колоннады, обжитые моллюсками и другими подводными гадами, а также статуи элегантных юношей и дев, замерших в соблазнительных и нередко откровенных позах, престол Хар’ог’зшана не всегда передавался по наследству. На место одного правящего рода всегда приходил другой. Бремя короны водружалось на голову того или той, кого сам Хар’ог, взирая на пристанище своих творений с широты вселенских просторов, избирал по достоинству и справедливости. Единожды за одно или несколько столетий появлялся он из-за горизонта, луноликий и сияющий серебром, срывал с расшитого платья Госпожи Ночи звезду и вкладывал её в грудь будущего правителя. То мог быть не ребёнок, а хор’агнец, уже раскрывший полноту своей личности. Однако веком ранее Хар’ог принёс добрую весть в обитель супругов, заимевших дитя. Помнится, он коснулся губами лба маленькой девочки, ртом прижатой к соску матери, и та проснулась, выпустила мягкую плоть из своих губ и улыбнулась. Её беззубая улыбка, казалось, говорила о весёлости, но Хар’ог разглядел в ней недюжинную удаль, после чего решение было принято окончательно. В маленькую девичью грудку погрузилась крошечная, но ослепительно яркая звезда, согревающая её изнутри.