Неяркий отблеск играл на хрупких сочленениях, а почти над макушкой, похожий на узкий, злокозненный глаз, горел огонек.
Маленькой машине спешить некуда. Пройдет еще много часов, пока владыка великого Метрополиса, Иох Фредерсен, вырвет из зубов своих могучих машин пищу, которую они только что жевали.
Мягко, прямо-таки улыбчиво блестящий глаз, злокозненный глаз маленькой машины смотрел на стоящего перед нею сына Иоха Фредерсена…
Георгий же, пройдя через разные двери, беспрепятственно покинул Новую Вавилонскую башню, и его принял город, великий Метрополис, изгибающийся в танце света, сам себе танцор.
Он стоял на улице, упиваясь хмельным воздухом. Чувствовал всем телом белый шелк. Чувствовал туфли – мягкие и нежные. Глубоко дышал, и глубина собственного дыхания наполняла его чрезвычайно пьянящим дурманом.
Он видел город, который не видел никогда. Видел как человек, каким никогда не был. Шел не в потоке других, не строем в двенадцать шеренг… Был не в синей холщовой робе, не в грубых башмаках, не в шапке. И шел не на работу: с работой покончено, работу выполнял за него другой человек.
Этот человек пришел и сказал ему: сейчас мы поменяемся жизнями, Георгий, ты возьмешь мою, а я – твою…
Как выйдешь на улицу, возьмешь автомобиль.
Денег в моих карманах найдется предостаточно…
Денег в моих карманах найдется предостаточно…
Денег в моих карманах найдется предостаточно…
Георгий смотрел на город, который не видел никогда…
О-о, хмель света! Экстаз яркости!.. О-о, многообразный, великий город Метрополис, воздвигнутый из глыб света! Лучистые башни! Отвесные горы блеска! С бархатных небес над тобою неистощимо струится золотой дождь, словно в отверстое лоно Данаи.
О Метрополис! Метрополис!
Хмельной, он сделал первые шаги, увидел вспышку, с шипеньем устремившуюся ввысь. Каплями света ракета написала на бархате неба слово: «Иосивара»…
Георгий быстро пересек улицу, добрался до лестницы, шагая через три ступеньки, вышел на мостовую. Плавно, пружинисто, словно услужливый черный зверь, подкатил автомобиль, остановился у его ног.
Георгий забрался внутрь, упал в подушки, и мотор мощного авто беззвучно завибрировал. Воспоминание судорогой свело все существо юноши.
Ведь где-то на свете – и вовсе не далеко – под основанием Новой Вавилонской башни было помещение, пронизанное беспрестанной дрожью? А в этом помещении стояла маленькая, изящная машина, поблескивающая от смазки, с мощными, блестящими членами? Под сидящим корпусом, под головой, опущенной на грудь, по-гномьи упирались в платформу скрюченные ноги. Корпус и ноги недвижны. Лишь короткие руки поочередно резкими толчками двигались вперед-назад, вперед-назад. Пол, каменный, бесшовный, вибрировал от толчков машины, что была меньше пятилетнего ребенка.
Шофер спросил:
– Куда поедем, сударь?
Георгий указал рукой вперед. Куда-нибудь.
Ему сказали: «Через три улицы смени автомобиль…»
Но ритм езды слишком сладостен. Третья улица… шестая… двенадцатая… До девяносто девятого квартала еще очень далеко. Уютное покачивание наполняло его существо, хмель света, радостный трепет движения…
Чем дальше беззвучное скольжение колес уносило его от Новой Вавилонской башни, тем больше он, казалось, удалялся от сознания собственного «я».
Кто он?.. Не стоял ли он вот только что в грязной латаной синей робе средь кромешного ада, где вечная настороженность сокрушает всякую мысль, где вечно неизменный ритм вечно неизменных движений высасывает из костей весь мозг, а лицо багровеет от нестерпимого жара и соленый пот морщинами въедается в кожу?
Не жил ли он в городе, расположенном под землей еще глубже, чем станции подземки Метрополиса с их тысячами шахт, – в городе, чьи дома многоэтажными громадами обступали площади и улицы, как вот здесь, на свету, исполинские башни Метрополиса?