Брови женщины недоуменно взлетели вверх, когда она повернулась к тому, кто стоял рядом с главой поселка… а потом она вдруг вздрогнула, и Марк отчетливо увидел в ее глазах растерянность, страх, досаду. Сердце подростка подскочило к самому горлу и тоскливо сжалось, предчувствуя неладное. А женщина… женщина уже смотрела на него, как ни в чем не бывало, словно все происходящее ее не касалось.

– И с какого это перепугу я должна его узнавать? – спокойно и почти равнодушно осведомилась она.

О’Хмара облизнул мигом пересохшие губы и кашлянул, но ощущение холодного кома в горле никуда не делось.

– Я же Марк! – сипло произнес он, с мольбой, надеждой и тревогой вглядываясь в непроницаемые, как торфяной бочаг, глаза матери. – Марк Хмаров, сын Петра Хмары из Алтуфьево! Охотника, который пятнадцать лет назад похитил тебя отсюда, помнишь? И… и твой сын тоже. Здравствуй… мама…

Ничто не дрогнуло в лице Юлии, но юноше показалось, что в ее глазах мелькнуло отвращение, когда она окинула взглядом его не совсем человеческую внешность «рожденного После» – когтистые, напоминающие крысиные лапы, кисти и черные, без белков, глаза[5]. Внешность типичного скавена с Серого Севера.

Показалось? Или все же нет?

Нет-нет, конечно, показалось! Это все неправда, что о ней говорят, мама выслушает, обязательно выслушает! И, может быть…

– Мам… Я хотел встретиться с тобой, поговорить… – в волнении теребя край парки и не замечая этого, продолжал алтуфьевец. – Узнать, почему ты ушла от нас тогда… Знаешь, отец погиб этой зимой, и я теперь совсем один… Может быть, ты согласишься… вернуться ко мне? Я… я все сделаю, чтобы тебе было хорошо со мной… Мама…

Сгрудившаяся вокруг них толпа сор-горинцев сочувственно молчала, переводя взгляды с одного на другую. Они тоже ожидали ответа.

Глаза женщины блеснули на сей раз уже откровенной неприязнью.

– Иди домой, мальчик! – холодно процедила она. – Иди и больше не приходи сюда. Ты ошибся. У меня нет и никогда не было детей от алтуфьевских отморозков! Тем более – детей-мутантов!

И, равнодушно повернувшись к Марку спиной, спокойно пошла прочь. Как будто его действительно не было. Никогда и нигде.

Раздалось дружное «Ах!» собравшихся. Толпа взволнованно зашушукалась.

– Но… мама… – потерянно прошептал подросток, чувствуя, как неудержимо и страшно наваливается на его плечи что-то неподъемное, тяжелое, давящее. Словно просевший от тяжести свод туннеля во время обвала. – Мама… Почему?..

Сор-горинка даже не дрогнула, закрывая за собой одну из дверей дома-поселка.

«Мама… За что ты так со мной?.. Чем я обидел тебя, мама, что ты настолько сильно возненавидела меня, совсем даже не зная, какой я?..»

Лифанов с нескрываемым сочувствием посмотрел на Марка и тихо вздохнул.

– Вон оно как бывает, парень… И правда, не нужен ты ей оказался. Так что лучше тебе уйти отсюда… Ваня! – позвал он кого-то из своих. – Проводи-ка парнишку до фактории и сдай с рук на руки Максимычу. И присмотри в дороге, чтоб чего не вышло.

– Есть! – по-военному козырнул молодой парень в светло-сером плаще, перетянутом ремнями оружейной амуниции. И повернулся к Марку: – Ну, пойдем, что ли, боец?..

…О’Хмара не запомнил ни недоступной прочим чужакам дороги от поселка до фактории, ни того, как шел по ней в сгущающихся предвечерних тенях. В ушах стояли последние жестокие слова матери, а перед глазами – ее равнодушно-неприязненное лицо.

А ведь он так надеялся…

«Почему ты отказалась от меня, мама? Что я тебе сделал?..»

В горле стоял колючий ком, дышать было трудно, на глаза невольно наворачивались слезы. Мир, казалось, утратил краски, став серым, как будто пеплом подернулся. Подросток безучастно брел за своим сопровождающим и не замечал ни попадавшихся под ноги сучьев, ни изредка цеплявшихся за волосы (шляпа с накомарником успела потеряться, но где и когда – этого он не помнил) сосновых иголок.