И ограничивая такое идее-познавание познанием лишь природных явлений, он тем самым как бы признаёт правоту материалистического наблюдателя природы.

Но если человек углубляется в своё душевное существо, не допуская туда идеи, то он достигает лишь внутренней области чувствования. И тогда начинают говорить о том, что духовного невозможно достичь на том пути, который в обычной жизни называют путём познания, что для переживания духовного нужно из сферы познания погрузиться в сферу чувств.

Материалистический наблюдатель природы может согласиться с подобными воззрениями, если, конечно, он не рассматривает все эти разговоры о духе как некую фантастическую игру слов, не обозначающих ничего реального. Он видит тогда в своём мире идей, направленном на чувственно воспринимаемое, единственно справедливую основу познания, а в мистическом отношении человека к духу – нечто сугубо личностное, к которому либо склоняются, либо нет, в зависимости от предрасположения, но о чём, во всяком случае, нельзя говорить как о содержании некоего «достоверного познания». И отношение человека к духовному он всецело приписывает «субъективному чувству».

Проводя всё это перед своим душевным оком, я всё более укреплял в своей душе силы, находившиеся во внутренней оппозиции к мистике. Созерцание духовного во внутреннем душевном переживании было для меня гораздо достовернее созерцания чувственно воспринимаемого; ставить границы познания этому душевному переживанию было для меня невозможно. Простой путь к духовному через чувства я решительно отвергал.

И всё же, рассматривая способ переживания мистика, я всегда ощущал нечто отдалённо родственное моему собственному отношению к духовному миру. Я искал общения с духом при помощи освещённых духом идей таким же образом, как это делает мистик без их посредства. О своём воззрении я мог бы сказать, что оно также покоится на «мистическом» переживании идей.

Придать этому душевному конфликту ясность в собственном внутреннем существе, разрешающую его окончательно, не представляло особого затруднения, ибо истинное узрение духовного бросает свет на область значимости идей и указывает личностному его границы»48.

В Йоге же мы встречаем бескомпромиссное непридание значимости внешнему познанию, в том числе и мыслям, полное отсечение этого ради безобъектного постижения Чистого Сознания «Я есмь»:

«Йога есть удержание материи мысли [читта] от облечения в различные образы [вритти]. В это время [время сосредоточения] Зрящий [Пуруша49] покоится в своём собственном [естественном] состоянии. В остальное время [вне сосредоточения] Зрящий сливается со своими видоизменениями… Власть над ними [вритти] достигается упражнением и отречением [отсутствием привязанности]. Постоянное усилие держать их [вритти] в совершенном подчинении есть упражнение. Его почва укрепляется продолжительными и постоянными усилиями, сопровождаемыми страстной любовью [к достигаемой цели]. Результат, получаемый теми, которые отвергли жажду воспринимаемых зрением или слухом предметов, и состоящий в господстве над этими предметами, есть отречение. Это крайнее отречение, отвергающее даже качества, показывает Пурушу [настоящую природу его]. Сосредоточение, называемое правильным знанием, есть то, за которым следует рассуждение, распознавание, блаженство, бескачественное „Я“. Есть другое самадхи, достигаемое постоянным упражнением в прекращении всякой умственной деятельности, в котором читта удерживает только непроявленные впечатления. Самадхи, не сопровождаемое крайним отречением, становится причиною новых явлений богов и тех, которые слились с природою…