солнце патлами и косой саженью в плечах. Таких, как он, много на селе, а она – единственная, самая красивая, нежная, изящная. Она особенная, неповторимая, прекрасная. Иногда ему хотелось кинуться в ноги матери, все рассказать и потребовать, чтобы не разрешила она выходить Пелагее замуж, пусть она не достанется никому. Пока никому. Нужно время, и он придумает, как воссоединиться с ней, как сказать о любви, признаться. Она ведь не может не ответить, ее сердце дрогнет, едва она узнает, как любит ее молодой барин. Ведь он куда интереснее того туповатого роботяги. Иногда он представлял себе разговор с матерью так ясно, словно он и в самом деле сознался, да, мол, люблю крепостную нашу девицу, не погубите, маменька, дайте свое благословение. Но что-то останавливало его.

– Ты грустишь, Даниша, – отец Антип ласково положил руку на юношеское плечо.

Раз ноги его сами принесли к храму в этот ветреный летний день, раз в смятении нашел его добрый отец Антип, он решился. Рассказал все, как есть – как увидел, как влюбился, как мечтал. И что все бы отдал, только бы обнять девичий тонкий стан, зарыться с тяжелые пряди, распуская косу, прижать к себе ее стройное тело, которое он видел тогда, на реке, из-за шуршащих листьев и солнечных бликов.

– Молодость и страсть в тебе говорит, Даниша, влюбился ты, хочешь во что бы то ни стало обладать девицей. Ну, допустим, матушка твоя согласилась и вы обвенчались. И ты утолил свою жажду. А дальше что будешь делать с ней?

– Как что? Жить с ней, любить ее, хранить верность ей до конца дней.

– Молод ты еще слишком, вот и говоришь так. Годков тебе сколько?

– 19.

Отец прикрыл глаза и беззвучно рассмеялся.

– Да ты сам еще дитя, куда ж тебе женится-то! С девицей той, что в сердце твоем, хоть разговаривал когда?

– Нет.

– Ты даже не знаешь, умна ли она, ты-то умен, к наукам склонность имеешь, ум у тебя острый, знаний жаждешь. Разве не ты говорил мне, что мечтаешь искусству художества обучаться. А она, небось, ни одного великого художника не знает, твоя Пелагея. Все картины, что она видела, это наши иконы, – отец Антип махнул рукой в сторону храма. – А уж философов и поэтов, коих ты почитаешь, она и знать не знает, кто такие и польза от них какова.

– Но вдруг ей это интересно! От того она не знает ничего, что из семьи простой, когда ей книги читать, она и читать не умеет.

– Знаю я твою Пелагею. Красивая она, на том ее таланты и закончились. Обыкновенная твоя зазнобушка. Мечтает только об одном – выйти замуж за парня красивого из небедного двора. Выходит она за Ваньку Белобыкова? Вот пусть и выходит. Детишки пойдут, хозяйство, заботы, хлопоты, будет, как у всех. А у тебя, Даниша, другое предназначение, учиться тебе надо, как жаждет твоя душа. И жениться, когда время придет, на ровне. Если не душой, то хотя бы происхождением.

Он знал, что отец Антип все правильно говорит, но когда юность слушает голос разума.

Шумит листва, сочная, зеленая, насыщенная недавними дождями, по небу бегут облака, он так любил в детстве смотреть на них и думать, на что они похожи, как меняются, быстро ли летят, как изменяются на небе и что с ними происходит. Сейчас ему не хотелось на них смотреть, каждый новый день приближает осень, а значит и день ее свадьбы. Матери он, конечно, ничего не скажет. Ни к чему ей волноваться. И девушке жизнь не стоит портить, отец Антип прав. Он, Даниша, смирится с этим.

– Люц, а девочка из соседнего класса оказалась выдумкой из его романа. Хм, младой писатель, – я потер руки. – Я люблю юных писателей. Особенно начинающих.

Люциус нетерпеливо заперебирал лапами и зачем-то облизнулся.