С тем же успехом там могло быть написано: «Кара Мун, это то, что ты ищешь». Я вытягиваю том с полки и сажусь с ним на пол на том расстоянии, которое допускает цепь. Книги в библиотеке Академии бывают любых форм и размеров; эта – восьмиугольная, с тяжёлой металлической застёжкой на переплёте. Переплёт сухо потрескивает, когда я раскрываю его. Моего уровня владения чарами кое-как хватает, чтобы переворачивать пергаментные страницы, не касаясь их пальцами. Напрягая глаза, я вчитываюсь в по-старинному витиеватые рукописные строки, хотя почерк у волшебников обычно такой разборчивый, что его можно принять за печатный текст.

Сначала – длинное-длинное введение, а потом появляется кое-что поинтереснее: рисунок, изображающий жутко оскаленный череп с непременной оплавленной свечой на гладкой макушке и определение, что такое оккули. Я зачитываю его вслух: «Оккуль есть амулет, волшебником для призывания магии применяемый, но не тем волшебником, кой создал его изначально и привязан к нему нерасторжимо».

– Ты не можешь, – скулит Зуки. – Ты не должна… Связь между волшебником и его амулетом…

– Да-да, я знаю, священна, – перебиваю я его стоны, думая при этом о другом: ага, как я и подозревала, использовать чужой амулет все-таки возможно. И продолжаю читать дальше: – «За долгий срок использования амулет напитывается магией своего хозяина, набирая тем силу великую. Истории ведомы случаи, когда низшие волшебники жаждали заполучить амулеты, чьими владельцами были чародеи больших дарований».

«Низшие волшебники». Прямо как я.

– Неудивительно, что эта книга считается запретной, – продолжает скулить Зуки. – Давай-ка лучше верни ее на место, пока… Ф-Ф-У!

На следующей странице – иллюстрация: самодовольный с виду парень с волшебной палочкой. На наших глазах рисунок меняется, ясно, что нарисован он магическими чернилами: человеческая фигура растекается бурлящей лужицей чёрной слизи. Чары работают циклически, так что нехитрая анимация повторяется раз за разом, а страницы тихо шелестят: «Берегись…»

– Убери ее! – умоляет Зуки.

Я отмахиваюсь от него и продолжаю читать:

– «Чужой амулет, другим волшебником используемый, становится оккулем. Чары же, посредством оккулей сотворённые, непокорны и опасность таят великую».

– Я не шучу! – взвизгивает Зуки, не в силах оторвать взгляд от жуткого рисунка. – Кара, не может быть, чтобы ты всерьёз думала об этом!

Я морщусь. Для Зуки и большинства моих одноклассников оккули никогда не стали бы искушением, ведь они не думают о том, каково это: быть бесталанным волшебником. Но я-то думаю. Всё время.

– Всё, пойдём отсюда, – заявляет Зуки. – Такими вещами не шутят!

– Моя жизнь – не шутка, – огрызаюсь я. – Иди, если хочешь. Я остаюсь.

– Ладно. Тогда не вини меня, если превратишься в чёрную слякоть.

Он берёт лапы в руки и удирает, а я, наконец, могу сосредоточиться на чтении: «Поскольку оккули весьма нестойки, при наведении чар одно их присутствие может чистый поток магии повредить либо исказить. Если же обладатель оккуля не владеет магическим даром или наделён им в малой степени, итог может быть разрушительным, и даже само Поле магической материи может быть повреждено».

Здорово. Значит, использование оккулей может не только наградить меня магическим раком или ещё какой-нибудь дрянью, но даже повредить Поле…

Так, погодите.

Даже повредить Поле.

Я снова таращусь на иллюстрацию, где человечек раз за разом растекается чёрной лужей. Потом лихорадочно листаю страницы – может, где-то попадётся изображение Поля, истекающего слизью. Ничего такого не находится, но…

– А что, если именно это и произошло тогда в аудитории? – задаюсь я вопросом вслух. – Если тогда повредилось Поле?