– А что им было надо? – замирая от восторга спросил Шепелёв. Он тоже выпрыгнул на мостовую со своей стороны, подхватив ранец, неторопливо обогнул дилижанс сзади и стоял сейчас около самого штабс-ротмистра, преданно глядя на него снизу вверх.

– Да кто их знает, – пожал плечами офицер, поправляя ремень, перетягивающий шинель. – Должно быть, везли в сундуке своём что-то ценное. Может золото награбленное, а то самоцветы. Думаю, что и имена их не настоящие – никакие они не Пров Семёнович и Евсей Львович. Да нам и дела нет – обошлось и слава богу. Хотя приставу, конечно, сказать про них надо бы, – Платон Сергеевич кивнул в сторону степенно приближающегося к ним полицейского.

Аделаида Христофоровна, по-прежнему мелко крестясь, торопливо выбралась из кареты, приняла корзины от ямщика и, настороженно озираясь, двинулась к широкому крыльцу извозчичьей биржи – ей до её Выборга добираться было почтовой каретой, а биржа была одновременно и почтовым ямом.

– Спутница-то наша тоже поняла, – без насмешки кивнул ей вслед офицер и снова поморщился. – Не знаю уж как, бабьим чутьём каким-нибудь, должно быть, не иначе. А поняла. На заставе уже, наверное.

– Платон Сергеевич, а вы… вы из действующей армии, должно быть? – догадался, наконец, Грегори. И почти тут же озадачился про себя – а где сейчас воюют-то? И сам же себе и возразил: «А на Кавказе?». – Потому и морщитесь? Вы ранены?!

– Воевал, – неохотно протянул штабс-ротмистр. Так говорят обычно о чем-то привычном и малозначимом. – Из действующей. А морщусь не от раны, раны мои зажили давно – язву заработал от несвежей воды да плохой пищи, пока у черкесов в яме сидел.

Он неторопливо двинулся навстречу приставу, который, поняв, что офицер ждёт именно его, ускорил шаг.

– А долго вы в яме сидели, Платон Сергеевич? – Грегори не отставал.

– Полгода, – всё таким же скучающим тоном обронил штабс-ротмистр. – Потом казачки наши выручили. Кадет, вам должно быть, нужно спешить в Корпус?

– Так точно, – потерянно выдохнул Грегори, замедляя шаг. Приключение закончилось, теперь оставалась только рутина и канцелярщина, а с ней Платон Сергеевич прекрасно справится и без него, а его, кадета, полицейский, скорее всего, и слушать не станет.

Да и было бы что слушать – это ж не он сразу приметил и пистолеты, и разбойников, а штабс-ротмистр. Что он-то, Грегори, сказать может?

Поняв, Платон Сергеевич замедлил шаг и участливо сказал:

– Не расстраивайтесь, кадет. Доведётся ещё и вам проявить и храбрость, и смекалку. Думаю, и не раз.

Подумав, Грегори козырнул:

– Так точно!

В корпусе было малолюдно – как и прошлым летом, старички, к числу которых нынче относился и Грегори, ещё не вернулись с вакаций, а гардемарины – из практического плавания.

Практическое плавание.

Как всегда, при этих словах в душе Шепелёва словно струна какая-то лопнула, он прерывисто вздохнул – не терпелось и самому в это практическое плавание, руки отполировать вальками вёсел и концами – знал уже, что на флоте так называют любые веревки – хоть штаги, хоть леера, хоть тросы, хоть шкоты. Концы, и всё тут.

Единственными, кого встретил Гришка на главной парадной лестнице корпуса, были кадеты– первогодки. Баклажки. Стайка мальчишек, лет по десять-двенадцать, лопоухие и ещё без формы, в домашнем, они настороженно и чуть испуганно оглядывались по сторонам, словно каждое мгновение ожидая подвоха от любого из окружающих.

Правильно ожидаете, баклажки, – довольно усмехнулся про себя Грегори, и от этого самодовольства ему сразу же стало противно – понял вдруг, что доволен он в первую очередь тем, что кому-то надо опасаться