Не сюда ли волокли моё завтра?

Не вчера ли я ещё был от Бога?

Только поздно – твой подол уже задран —

Не вернётся пьяный конь с полдороги.

Может, где-то и утешат молитвой,

Да с чего бы нынче прошлым порочить?

Здесь не Гумберт забавлялся с Лолитой,

Спотыкаясь и плюя в междустрочья.

Я спокоен – мой стакан уже полон,

Ты ещё не распечатала губы.

Слишком поздно бегать по небу голым.

Я не в моде.

НЕ УМЕЮ БЫТЬ ГЛУПЫМ.

Не умею прятать спину, петляя,

Уводя чумных собак от берлоги.

Скулы поздно рвать улыбкой – я знаю

Восемь цифр на своём некрологе.

Что ж ты, глазки закатив, машешь мордой?

Ну-ка, передом ко мне, к лесу задом.

Не вчера ли я ещё…? Хватит! К чёрту!

Не сюда ли…? Подавись моим завтра!

Выйди в люди – погордись своим телом.

Не красней – последний стыд уже содран.

Хочешь похоть на любовь переделать?

Не старайся,

Я УМЕЮ БЫТЬ ДОБРЫМ.

Когти рвать бы наугад – мало выпил.

Вперехлёст ремни дорог – страшно горлу.

Оближи мои глаза – слёзы слиплись.

Потерпи, я отыграю нескоро.

В молоко ушли последние пули.

Был бы подлым, перебрался б поближе.

Помнишь, ладили любовь – крест погнули?

Я уйду. Мне всё равно, где быть лишним.

В эту ночь я не вернусь больше трезвым.

В этом круге не плясать Саломее.

Просто ждать, когда ты сдохнешь на рельсах,

Ты прости, но

Я УЖЕ НЕ УМЕЮ.

Снова сок зари апельсиновой

на плечах.

Снова в ночь глаза позапрятала

не свои.

Мне плевать, что ты некрасивая —

вылечат.

Морда не покроется пятнами

от любви.

Ты целуй, целуй, не увиливай

по бедру.

Что же тут зазорного – лёд сошёл,

оттепель.

Если вдруг шепну тебе: «Милая» —

я в бреду.

Ты хотела этого прошлого?

Вот тебе!

Губками оскал никотиновый

заметай,

Поиграй корявыми мыслями —

выпендрись.

Прохрипит оскрипшей пластинкою

«Summertime»,

Спой мне, в такт качая обвислыми,

«Women’s dreams».

Ты кому платила подслёзные

два к пяти,

Вынося меня чревом к северу

мерять рвы?

Не с руки любить нетверёзого?

Пей с горсти.

Если отвязалась от дерева —

поздно выть.

Если вдруг отбилась от скатерти —

уезжай.

Брось пугать меня мутно-серыми —

вынь глаза.

Что ж ты, как щенок к суке-матери,

губы сжав?

Может, хочешь душу со спермою

высосать?

Всё бы так, да просто копеечно

повелась…

Стоп. Прости. Прости ради Бога, я

чушь порол.

Может, никогда не поверишь, но

кровью ласк

Ты меня немного расстрогала.

Thanks for all!

Какому Пушкину любовь? Какого лешего

Варить ошмётки из Рембо в верленском крошеве?

И брось плеваться на судьбу – она утешилась.

Хотя бы раз в сыром гробу побудь хорошею.

Я груб для труб. И труп для струн.

Я пьян. Вали ко мне!

(Не зря сегодня поутру собаки плакали)

В тебе ж всего один секрет – «спала с великими».

Жаль, только я в такой игре – не самый лакомый.

Сквозь поцелуи – кровь да соль. Терпи, родимая!

Живую флейту в колесо – молчи, безумная!

Всегда хватала послабей да поинтимнее,

Но я подыгрывать тебе и не подумаю.

Какого хрена образа? Свечу! А надо ли

Через плечо плевать назад? Ведь снова вырулишь.

Ты не влезала высоко – помягче падала,

А продала меня тайком – себе ли, миру ли…

Я не успею за порог —

ты встанешь висельно,

Перечеркнёшь моим пером

все строчки синие

Там, где я врал, что ты больна,

когда в любви сильна,

И безнадёжно верил снам,

где ты красивая.

Зачем пришла сюда, таща клочки любви моей?

Ведь ты шепнула мне: «Прощай! А кровь я вымою!»

Прости мои остатки губ на тощем вымени,

Ведь я любил.

Что может быть непоправимее?

Зачем дразнил тебя всерьёз, играясь именем?

Поймай за хвост, поставь к стене, в упор спроси меня.

Не обижайся, что судьба отхиросимила,

Ведь я любил.

Что может быть невыносимее?

Холодной грудью не втолкнёшь в постель нагретую.

Нарви цветов, сорви портрет, порви с поэтами.

И не молись. Не Богу мне теперь советовать.