Или не он?.. Да нет, он вроде…

Я его вообще редко вижу. Я-то сам на воздухе с утра до ночи: вот, по саду занимаюсь, плотничаю… А он всё в доме да в доме… Ну так, самое, он же писатель вроде: а раз писатель, то пишет, значит, дома, за столом…

Сейчас все писатели.

Вот и у меня племяшка говорит «Я писательница!» А чего, спрашиваю, написала? Три книги, говорит: «Как выйти замуж за миллионера», «Секрет женского успеха» и ещё чего-то такое…

Вон, самое, чего сейчас читают, значит…

А ты чего, спрашиваю, за миллионера вышла? От тебя же вроде этот алкаш ушёл? Как и тот, первый, который жениться не захотел и с ребёнком бросил? Да нет, смеётся, не вышла. А книжку, говорю, написала? А книжку, смеётся, написала.

А этот, сосед-то мой: он чего пишет, не знаете?..

Спать, видать, рано ложится: я как ни посмотрю вечером, у него всегда окна тёмные. Мы со старухой чаёвничаем допоздна… Самое, да как не живёт? А кто ж тут живёт-то? Кому же не знать, как не мне, соседу?! Живёт, конечно…

Да говорю же, редко вижу. Когда? Да говорю же, самое, вот месяца не прошло. Тут и блондинка какая-то от него давеча выходила, я видел. С бумагами в руках, такая ничего себе росомаха, на каблуках… Ручкой мне ещё так сделала: типа, я своя. На машине уехала. Раз баба из дома выходит – значит, живёт, так или нет?..

Станислав Барсукевич, сосед.

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те

Времена, неспособные в общей своей слепоте

Отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.

Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.

Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,

Чтоб спросить с тебя, Рюрик.

(Иосиф Бродский, «Конец прекрасной эпохи»)

Когда наконец понимаешь, как именно всё устроено, для чего оно нужно, и как оно работает, остаются только две проблемы (ну, кроме проблемы отсутствия денег, но о ней мы поговорим отдельно).

Первая – это сдержать разочарование по поводу того, сколько же времени и сил ты угрохал совершенно не по назначению, и раздражение по поводу того, что именно и как продолжают делать окружающие тебя люди.

Но эта проблема локальная, и в целом эти эмоции хорошо поддаются контролю.

Вторая проблема более серьёзна.

Она состоит в том, что твоё понимание и осознание оказываются крайне неустойчивыми и постоянно норовят тебя покинуть: как если бы ты пытался удержать на бегу пригоршню воды. Вода выплёскивается, течёт сквозь пальцы, и через короткое время ты теряешь её всю, и о ней уже напоминают только сырые ладони… Окружающая тебя реальность словно бы изо всех сил пытается убедить тебя, что это твоё «понимание» – на самом деле не приход в сознание, а ещё более глубокий морок, нежели тот, в котором ты до сих пор пребывал. Мир самым подлым образом вторит: тебе необходимо как можно быстрее вернуться в тот сон, от которого ты с такими потерями и трудом очухался, потому что именно и только внутри этого сна якобы происходит самое интересное, важное и значимое для человека…

Когда Вите было лет восемь или девять, он любил сидеть на подоконнике большой дедушкиной квартиры и смотреть за окно. Пятиэтажные строгие монолитные дома, называемые «сталинками», молодцевато выстроились вдоль зелёного городского проспекта, и к оконному стеклу одного их этих домов прижималась большеглазая мордочка, жадно впитывающая звуки и цвета всего, что происходило снаружи: грохот пробегающего трамвая, суету взлетающей стаи воробьёв, плети дождя, разбивающегося о тротуар, танцующие в замысловатом вальсе пушистые хлопья снега…

«Витька, иди погуляй!» – взывала с кухни бабушка, и он послушно одевался и шёл на улицу. Витино поведение в этом возрасте было поведением маленького даоса, смирно следующего развитию Дао: сидеть так сидеть, гулять так гулять. Впрочем, и в дальнейшем оно поменялось не сильно…