– Ты и сейчас такой…

Сид состроил довольную гримасу.

– Мне даже говорить особо не надо было: я как-то на людей смотрел, и они сами всё понимали. Иногда просто пальцем показывал… Или они на меня смотрели, как я живу и что делаю, и тоже всё понимали. Да… А вот уже после меня были такие проводники, которым с людьми говорить приходилось, и помногу. Люди менее восприимчивые стали, что ли?.. Одному из наших даже пришлось на их глазах умереть мучительной смертью: его на кресте повесили… На несколько сот лет им хватило. Правда, потом снова всё по-новой… Он интересный: попозже познакомишься…

– Как? И с ним?

– Ну да. А что такого?

– Ну как бы… Я не то, чтобы верующий и всё такое, но я ведь в христианской культуре воспитывался. А у нас… у них там Он – это Бог. И так вот с ним пообщаться, на короткой ноге, как мы с тобой…

Сид поморщился.

– Я же говорю: у нас тут идеи. Даже не идеи, а пред-идеи, зародыши идей. Нет у нас тут никаких богов. Есть, скажем, нечто, что кто-то оформил в идею «Возлюби ближнего своего». И понёс её, так сказать, людям. А они, наслушавшись, сделали много разных своих выводов. Например, что раз такое кто-то говорит – то он бог, не иначе. Главного вывода только не сделали… А насчёт короткой ноги – он сам тебе расскажет. Люди с ним не то что на короткой ноге: они из него вообще сделали скорую помощь, бюро находок и сервис добрых услуг в одном лице. Хорошо хоть меня мои адепты ни о чём не просят… А ведь отказывать неприятно: подумают, что тебя нету. Или ты не способен. А делать то, что они просят, ещё неприятнее… Вот и выбирал бы.

Сид отпил воды из стоявшей перед ним глиняной чашки.

– Ну хорошо, – помолчав, продолжил Витя, – Я значит, в мире идей. Или в том мире, который до идей. И мне надо выяснить, зачем я здесь. И что я отсюда вынесу туда к нам… то есть к ним… мать твою, совсем ты меня запутал… в том числе с твоей… ну, по ходу, я так понимаю, уже с вашей общей помощью. Но давай так: а зачем тут чаще всего оказываются? Что выносят? Ну вот ты чаще всего в чём помогал?

Сид задумался.

– Да если объединить, то всё одно и тоже. Типа, мы, люди, там у себя живём плохо. Страдаем. Забыли, как хорошо жить. Хотим вспомнить. Разница только в том, что кто-то хочет для себя вспомнить, как хорошо жить. А кто-то хочет вспомнить для всех.

– А разве не каждому своё? То есть одному хорошо так, а другому эдак?

Витя снова увидел старого утомлённого осла.

– Вот потому, что вы так думаете, там у вас и плохо, – назидательно ответил Сид, – Ты видел моё дерево? У него все листья растут на одной ветке. А ветки растут из одного ствола. А ствол торчит из одного корня. Ну, и как один лист может сделать себе хорошо? Есть спецспособ обретения личного счастья, который не годится для прочих?

– Не знаю, – сказал Витя, – Нет, наверное.

– Ну вот. А «каждому своё» – это только в качестве надписи на концлагере годится1.

Сид аккуратно выгреб из миски последние зёрнышки риса, отправил в рот и некоторое время шевелил скулами. Глядя на него, я вдруг отчётливо понял смысл выражения «тает во рту»: секрет его в том, что таяние пищи во рту зависит не от качества пищи, а от качества дегустатора. Если вы понимаете, что я хочу сказать.

– «Возлюби ближнего своего», – повторил я, – А ты чего отсюда вынес? Как там у буддистов… «Жизнь есть страдание»?

– Это не отсюда, – сказал он, – Это я оттуда, от вас вынес. Здесь я до такого не додумался бы… А там – да. Я ведь как начинал?.. Если у тебя папа живёт во дворце за каменным забором, где даже у обслуживающего персонала единственная цель дня – переползти от одного фонтана к другому, по возможности не сблевав по дороге от пережора, а потом ты в тридцать лет вдруг выходишь за пределы этого дворца и видишь, как живут прочие люди…