Не бывает идеального входа в анализ, как не бывает идеального любовного опыта, т. к. дискурс прерывается, порождая эффект диссоциации. Любовный опыт, как и опыт научного открытия, требует признания невозможного, выносимой встречи с Реальным в другом, образующей заузливание на уровне тел. Переживание, избегая интеллектуализации, меняет логическую модальность в регистре отношения к смерти, – в регистре, где всегда что-то не клеится, и где субъект полон решимости отрицать все, кроме любви, зримо меняющей его природу. Длительность аналитической сессии в этом смысле метафорична любовному переживанию. Способность к любовному переживанию не является характеристикой человеческого порядка, но, скорее, инициацией. Любое вовлечение в переживание опирается на предыдущий опыт переживания. Именно поэтому уважение к бессмысленному ритуалу, обряду или таинству в любви, как и флер, образованный вокруг психоаналитической практики, приносит свои плоды, скрепляя весь социальный уклад. Сама жизнь – это единственная и неповторимая попытка создания любовной связи, задействующая непостижимый опыт прикосновения к Реальному и фундаментальное осознание важности связей, причем непостижимость здесь служит фундаментальным основанием глубоко человеческого переживания. Двойник субъекта, содержащий объект желания, вызывает, классическим образом понимаемое, влечение к смерти в качестве защиты от конечности непредсказуемого, при помощи логических инструментов и открытия доступа к измерению Реального. Аватарами спасительно выпадающего объекта желания выступает голос, взгляд, грудь, воображаемый фаллос, экскременты, поток мочи, фонема и ничто (Lacan; Écrits, р. 817). Объект одновременно и умерщвляет, и предстает средоточием жизни. Фаллический объект неминуемо терпит крах на фоне величия, бросая тень на главенство означающего при удержании сцепок реальности, в силу того что измерение сексуальности изначально ознаменовано неудачей, промахом, несклеивающимся тревожным содержанием. Само устройство психики является преградой и одновременно возможностью для любовного переживания. Эту возможность, избегающую отбрасывания как страсти невежества (особой формы знания), питает упорная решимость к познанию своей вытесненной природы и природы другого, во всей ее изначальной сфальсифицированности. Желание любить – желание огромной силы, рождается в преодолении рабства вытеснения расширением условий любви – повышением градуса в отношении страха смерти, притормаживанием моментальной разрядки как эволюционно сложившейся системы безопасности и выживания.

Содержание переживания относится к символическому регистру, эффекту метафоры – эффекту замены одного означающего другим, двигающемуся по бороздам дискурса. Ведь сексуальность одна, учитывая особенности диспозитива наслаждения. Наслаждение связанно с запретом и содержит несимволизируемое начало – невыразимое, не поддающееся пониманию, бесконечное, бьющее как горный родник в событии тела. Запись любовного опыта в психическом, который станет впоследствии бессознательным знанием, прочно увязана с первичными браздами символического порядка на плоти, метками прочерчивания пунктирными линиям означающего порядка Другого. Сам опыт служит дешифратором в поле обнажения фантазма, в поле соприкосновения бессознательного знания двух субъектов за пределами их отношений. Субъекту жизненно необходимо внести что-что свое, отмеченное измерением невозможности, от первого лица, своего рода бред, порождающий устойчивое непроницаемое знание. Именно поэтому бред, привнесенный писателями и художниками (достаточно прочесть сказки Гофмана или Андерсена), доставляет такое неизгладимое удовольствие. Субъект в ходе становления оставляет не принадлежащие ему символические следы, интересующие аналитика в первую очередь. Отклик другого предполагает взаимное наложение разнородных измерений и соподчиненных уровней, составляющих основу сценического понимания