Существующее, чтобы быть оцененным со стороны, готово не просто быть в границах наблюдаемого, но и, так сказать, свято блюсти эти границы. В свою очередь, существующее отнюдь не для признания внешним миром не оставляет для него места, занимая собой все возможные места. Только и всего.

Или, скажем, наблюдаемое оказывается неразным с наблюдающим его. И, как река в половодье, выходит из берегов наблюдаемого, заполняет собой и территорию наблюдателя тоже. Только и всего.

«Только и всего?!» – раздаются крики возмущения. Все ясно: нас услышали приверженцы традиции, согласно которой место своего наблюдателя занимают для того, чтобы наблюдать самого себя, заниматься так называемым самопознанием.

Действительно, на бытовом уровне наблюдение самого себя имеет свой смысл. Так, разглядывая в зеркале свое лицо, я могу наблюдать темные круги под глазами и констатировать, что ночные бдения с ноутбуком на коленях не проходят даром.

Однако на бытийном уровне все иначе. Кого «себя» наблюдать и познавать, когда нечто одно расположилось как площадке наблюдаемого, так и на площадке наблюдателя? И кому? Скорее, прирасти нишей своего потенциального наблюдателя – значит снять саму повестку наблюдения, отправить ее в утиль.

Актуальность наблюдения обусловлена наличием наблюдаемого и наблюдающего. В таком случае, коль скоро оказалось возможным устранить само это разделение, вообще убрать границу между наблюдаемым и наблюдающим, актуальность наблюдения сходит на нет. Другими словами, овладение позицией наблюдателя дает куда более серьезные преимущества, нежели банальное самопознание. Зачем сколь угодно подробные и детализированные знания о себе, когда можно быть с собой одним целым? Зачем быть с собой в отношениях, если можно быть себе равным? Нелепо довольствоваться малым, коль скоро доступно большее.

Что освобождает от внешнего суда? Обратите внимание, сколь угодливо подсовывается нам неверный ответ, а именно: «Способность быть судьей самому себе».

Начнем с того, что «сам себе судья» разделен в себе, то есть не вполне здоров (адекватен), а такового всяко вернее оценить снаружи, не особо доверяя его собственным словам и ощущениям. Кроме того, любой «самосуд» неизбежно будет оценкой себя внешними глазами. А еще – оценкой своих внешних (объектных) проявлений. В самом деле, как еще вынести себе приговор, если не восприняв самого себя с точки зрения «каков я вовне»? Поэтому над тем, что само себя судит, вполне возможен и внешний суд.

Неподсудность связана не с мифической способностью быть судьей самому себе. Она вытекает из другого – из невозможности судьям более или менее комфортно разместиться рядом. Иными словами, неподсудно нечто слишком большое, слишком великое, чтобы заодно с ним было что-то еще.

Единство познающего и познаваемого выражается в том, что ни о каком познании говорить уже не приходится. Повестка познания исчерпана. Точно таким же образом нет уже никакого служения, коль скоро исчезла разница между служащим и тем, чему он служит; нет больше никакого внимания, коль скоро внимающий и внимаемое оказались одним, и т. д.

Если между наблюдающим и наблюдаемым можно поставить знак тождества, если и там, и там – одно, следовательно, разность этих мест есть фикция. Наличие одного и там и там – не разделяющий, а объединяющий фактор. Находиться и там и там – быть размером с оба этих места сразу, отменять эти места в качества разных мест.

Вместе с границей, обеспечивающей их инаковость друг другу, исчезли и сами его величество объект и его величество субъект. Какое элегантное снятие проблемы их согласования!