Вообще, наша кафедра была уникальной. Некоторым преподавателям совесть позволяла составлять учебную программу сплошь состоящую из собственных книг, брошюр, даже из методичек. Около тысячи научных трудов, десятки книг о теории журналистики и ни одной статьи в самой паршивой газете. Это все равно, что сдавать на права человеку, который ни разу не сидел за рулем. Не удивительно, что журналистами после выпуска стали три человека из пятидесяти.

С необразованностью студентов никто не боролся. С бедностью в стране тоже. Боролись с русизмами. В принципе, за все это время ничего не изменилось.

Но были и другие. Людмила Ростиславовна – руководитель диплома. Человек, которому я обязан если не всем, то хотя бы тем, что, наконец, смог задать себе вопрос: зачем мне это все нужно?

Лет через семь после того, как я окончил универ, она пришла даже на мой концерт. С подружкой… Помню, я пел и чувствовал дискомфорт. Человек, который научил меня таким словам как «модус бытийности», «биполярный философизм», смотрел на другого, который кривлялся на сцене с гитарой и пел песни про самогон из улиток. После концерта она подошла ко мне, обняла и сказала, что в восторге. В тот момент я готов был провалиться под землю. А через полтора года она умерла. От рака. О том, что болеет, она никому не сказала. Просто ушла, чтоб никого не напрягать.

А один из преподавателей на защите поставил за диплом двойку. Как уже можно догадаться – за отсутствие в списке литературы собственных книг. И опять же, совесть позволила ему сказать об этом вслух.

Вообще, коррумпированность факультета носила масштабный и вместе с тем абсурдный характер. В очередной раз были проблемы с украинским. Зашуганый препод склонился у меня над ухом.

– Молодой человек, – меня всегда настораживало когда люди так обращались. В самой интонации чувствовалась надвигающаяся угроза. Будто начинался фильма ужасов, – без взятки тут никак.

– У меня нет денег.

– Можно по-другому.

Я поднял на него глаза. Препод снова опустился к уху и озвучил условия положительной оценки. Из университета я вышел в полнейшей растерянности. Прихожу на следующей день, вижу его, вынимаю пакет из рюкзака и отдаю взамен на зачетку. Молодой взяточник украдкой смотрит внутрь, довольно улыбается и кладет пакет в сумку. В пакете было пять дисков русского шансона. Самое приличное, по-моему, что там было это «Ленинград». В тот момент я понял, что чувство абсурда может быть сильнее печали.

И при всем этом я был влюблен в универ. Просторные коридоры бывшего дома проектов обладали принудительной гармонией. Высокие потолки, и разливающийся по ним сливочный свет были похожи на стены буддийских храмов. Мой первый опыт любви к симфониям пустоты. Симметрия благоговейных пространств. Терапия безлюдности и тишины. Я мог часами бродить тут после пар. Засиживаться допоздна в столовой. Околачиваться в библиотеке. Курить на заднем дворе.

Был у нас в группе китаец. Звали Ли. Ли послали родители учиться на экономический факультет. Не зная языка, он все перепутал и проучился два года по ошибке на журналистике. Иногда мне кажется, что со мной произошло примерно такое же, только в более крупных масштабах жизни.

Филфак на какое-то время стал вторым домом, укрытием. В родном же доме царила атмосфера предразводного раздора. Отец с матерью упражнялись во взаимных оскорблениях и унижениях. Диалог ненависти семейно-бытового характера. Приходилось допоздна засиживаться в библиотеке. А иногда просто на этаже факультета читать скучную книжку. Когда чтиво совсем надоедало, я наблюдал за работниками деканата.