– Витя связывался со своими друзьями и… Все ни помогать отказываются. Я не знаю почему, но… – мама снова вздыхает. – Никогда не думала, что такое случится. Только один помог с адвокатом, но там нужны деньги. Сумма неподъемная для нас сейчас. Витя говорит – продать квартиру, но… у нас нет больше ничего. Я, правда, не знаю что делать дальше.

– Мамуль, – я снова обнимаю ее, как и Света, которая, наконец, решила забыть про дурацкие расспросы. – Мы что-нибудь придумаем! Я обещаю! Обещаю, мам! Завтра утром перед работой заеду к папе, и мы подумаем вместе. Выход точно есть. Я уверена.

Я тоже горестно вздыхаю. Кажется, я знаю, что нужно делать, но только такой вариант мне очень не нравится.

Перед работой спешу заехать к папе, поэтому ночью почти не сплю. Сначала не получается уснуть, а в четыре утра, с первыми лучами солнца, уже приходится подняться.

Я умею водить машину, и это сейчас существенно облегчило бы мне жизнь, если бы все наши автомобили не арестовали вместе с домом. Следствие полагает, что они тоже были куплены на нелегальные средства.

Не могу поверить. Неужели, папа занимался всем этим?

Конечно, подробности нам никто не разглашает, но за время работы в его компании, я не замечала ничего подобного.

Очередная поездка на метро наводит на меня тоску. По-моему, это теперь мой удел – забитые людьми вагоны со специфическим спертым запахом. Не верю, что папу выпустят. Качаю головой, как бы подтверждая свои мысли.

С карты, что мне вручили несносные боссы, снимаю наличные прежде, чем отправиться в следственный изолятор. Там определенные часы посещения, и просто так ранним утром к отцу меня никто не пустит.

Кто бы только знал, сколько сил и нервных клеток мне стоило договориться на пропускном пункте. Я честная, справедливая, и все противозаконное вызывает во мне упорное отторжение.

Вот дала работникам СИЗО на лапу, а впечатление, будто собственную душу вывернула.

Папу приводят минут через пятнадцать. У нас остается не так много времени на разговор, но он очень важен.

– Пап… – когда вижу его, глаза наливаются горячими слезами.

Скула разбита. Ссадина на губе. Да и в целом вид такой, что сердце может разорваться от горечи.

– Матери не говори, – с ходу предупреждает он.

В ответ лишь согласно киваю. Все слова в горле застревают. Ну и какого ему тут? Как представлю…

– Как дела, Даш? – отец первым начинает разговор, когда садится на лавку.

Руки, сцепленные наручниками, кладет перед собой на стол. Металл врезается в широкие запястья папы, и я физически начинаю ощущать эту боль на себе.

– А у тебя?

– Сама все видишь… – он склоняет голову в сторону, как бы отворачиваясь, скрываясь от меня.

– Я устроилась в компанию, пап. Приняла предложение.

На секунду мне кажется, что отец оживает.

– И что? – с надеждой спрашивает он меня, но поделиться мне пока особо нечем. Точнее, совсем нечем.

– Они не подпускают меня близко. Будто чувствуют, что шпионю.

– Значит, плохо стараешься, дочь! – его голос звенит от зародившегося раздражения. – Надо втереться к ним в доверие. Всеми возможными способами. Это понятно?

– Да. Я и так делаю все… – запинаюсь, потому что это «все» вспоминаю очень некстати.

– Значит, недостаточно делаешь! И не все! Ты же баба! Вам много не надо, чтобы мужика за яйца ухватить. Понимаешь, о чем я говорю?

Господи! Да на что он сейчас намекает? Я к их наглым яйцам вообще никакого отношения иметь не хочу.

– Ты всегда моей любимицей была, Дашка. Я тебя растил, содержал, лелеял. Пришло время платить по счетам. Только на тебя, дочь, у меня надежда. Не просри мое доверие.

– Папуль… – губы дрожать начинают. Я кладу свои маленькие ладошки на его здоровенные.