- Маша, ну и не родная ведь пока.

- Да как же так, если я ношу его внука? Или внучку, – рука непроизвольно ложится на живот.

- Он не отказывается от внука, но боится за свою репутацию. Ты же знаешь, что скоро выборы, а он баллотируется по мажоритарному округу, тут каждое, даже самое мелкое пятно на биографии может стоить ему карьеры. Мы не имеем права рисковать. А вот если он пройдёт, то в случае плохого исхода суда постарается посодействовать, чтобы тебя выпустили условно-досрочно.

- Ты спрашивал у него про деньги на адвоката? А то бесплатный адвокат – совсем неопытная девочка. Мне бы для подстраховки нанять кого-то позубастее.

- Нет у него свободных денег. Говорит, что всё в деле крутится. А в связи с выборами он не хочет светить лишними средствами. Да что ты переживаешь? Не посадят тебя! Разве что штраф какой-то присудят. Но с этим, думаю, отец должен помочь.

Возможно, Димин отец поступает правильно, я вижу логику в его поступке. Ему во что бы то ни стало нужно выиграть выборы, а невестка-уголовница в идиллию его семьи не вписывается никак.

Но почему-то мне кажется, что у него достаточно влияния, чтобы помочь мне выкарабкаться из западни, в которую я угодила. На его стороне деньги, связи и статус. Если бы мы с Димой расписались и я официально стала Рогозиной, то и отношение у следствия ко мне наверняка было бы иное, и для суда это было бы серьёзным смягчающим обстоятельством. Если бы он нанял мне хорошего адвоката… Тогда с меня бы сняли обвинение или дали условно, и все от этого только выиграли бы. Но он, вероятно, боится использовать даже косвенные рычаги давления на суд. Он позиционирует себя честным политиком и не хочет создавать прецедента, чтобы в нём усомнились избиратели. А что будет при этом со мной – не так важно. И что будет с моим ребёнком, его внуком? Неужели карьера политика стоит того, чтобы жертвовать благополучием малыша?

Почему Дима идёт на поводу у отца? Почему не объяснит, что я отчаянно нуждаюсь в помощи и больше мне её ждать неоткуда? Если они бросят меня на произвол судьбы, то может пострадать ребёнок.

Разговор с женихом выбивает из колеи. Я нервничаю, хотя врач мне строго-настрого запретил волноваться. Спустя несколько часов начинает тянуть живот. Со временем боль не утихает, приходится вызывать «скорую».

Врачи в роддоме констатируют угрозу прерывания и кладут меня на сохранение. Снова нужны деньги, которых у мамы нет.

Дима приезжает лишь наутро, покупает необходимые лекарства и отправляется в университет. Скоро сессия. Напуганная перспективой оказаться за решёткой, я попыталась получить разрешение сдать зачёты и экзамены досрочно, но декан не счёл мои аргументы достаточными и отказал. Жаль, я могла хотя бы закончить второй курс…

Впрочем, хандрить нельзя! У меня всё будет хорошо, иначе быть не может! Я невиновна, суд не сможет это проигнорировать.

Июнь 2012 г.

Первое заседание назначено уже на следующей неделе. Конвой приезжает за мной прямо в роддом. Полицейские недовольно переговариваются за дверью, ожидая, когда закончится капельница.

Я представляла себе зал суда огромным, с множеством людей. Но в реальности помещение оказывается небольшим и едва вмещает немногочисленных присутствующих.

Вглядываюсь в лица зрителей, выискивая Диму, но не нахожу. Что могло случиться, что он не пришёл? Встречаюсь глазами с мамой. Лицо опухшее, бледное. Впервые вижу её сгорбленной – обычно, что бы ни случилось, она ходит с высоко поднятой головой и прямой спиной.

Судья объявляет начало заседания. Сторону обвинения представляет адвокат. Он предоставляет суду какие-то справки, медицинские заключения, счета за лечение. Адвокат зачитывает документы, сыплет медицинскими терминами, большая часть из которых мне непонятна. Из всей обвинительной речи я делаю вывод, что пострадавший мужчина жив, но находится в тяжёлом состоянии. За границей ему сделали несколько операций, но в результате аварии он стал инвалидом.