– Что немудрено – Автандил волнующ! Как женщина женщине говорю, – шепнула Сашеньке Четыркина.

– А Урушадзе этот, не будь дураком, вокруг Аси юлой вьется. Обедает у Волобуевых каждый день, за ними в театры и даже в гости следует. Вскоре предложение сделал. Но ведь сами знаете: грузинские князья еще почище наших…

– Глеб, – Юлия Васильевна выразительно покосилась на княгиню.

– Что – Глеб? Так и говорю: не чета нашим, – молниеносно поправился Четыркин. – В Грузии коли ишак имеется, значит, князь. Гол как сокол оказался Урушадзе. Потому вкупе с предложением испросил авансик[47]. Само собой, радости от подобного женишка граф с графиней не испытали, однако союз сей благословили. Ибо боялись повторения у Аси горячки. И авансик Андрей Петрович выплатил, куда деваться? Однако про себя решил – целиком приданое не отдаст, будет выдавать частями, чтобы зятек одномоментно его не спустил. Потому вручил после свадьбы Автандилу лишь двадцать тысяч, с чем молодые и отбыли в Грузию.

В мае у них первенец родился. Увы, мертвенький. Похоронили они его и поехали сюда, остаток денег истребовать. А граф не отдает. Де, средства разместил в пятипроцентных облигациях, и чует его сердце, в будущий тираж одна из них непременно главный куш[48] сорвет.

– Глеб, миленький, что-то в горле пересохло. Сходи поищи лимонаду, – повелительным тоном произнесла Юлия Васильевна.

Четыркин огляделся. Ближайшая лавка находилась в ста шагах.

– Княгине тоже лимонаду возьми. А себе пива, – Юлия Васильевна протянула мужу рубль.

Услышав про пиво, Четыркин повеселел и припустился к лавке, а его супруга, понизив голос, сообщила:

– А я вот другое слышала. Что Волобуев сейчас такую значительную сумму выплатить просто не может. Якобы средства свои в какой-то прожект вложил. А прожект пока дохода не приносит. И облигации, отложенные когда-то на приданое, теперь его единственный доход. Сами прикиньте, верные две тысячи в год[49].

– Немного, – пожала плечами Тарусова.

– Но и немало. Дачу им снимать не надо, она у них собственная, прислуга вся из бывших крепостных, привыкла за харчи горбатиться. А за провизию лавочникам здесь можно годами не платить…

– А вот и я, – Глеб Тимофеевич подошел к ним с пенящимся бокалом, впрочем, уже ополовиненным.

Следом за ним поспешал мальчишка с двумя стаканчиками лимонада для дам. Кинув ему пятачок, Четыркин уточнил:

– На чем бишь остановился? Ах да, облигации. Урушадзе такой задержкой был недоволен. Но конфликт не затевал. Из-за Аси. У той после мертворождения снова нервическая горячка случилась, и лишь встреча с родными ее несколько успокоила. Но в ту злополучную пятницу Автандил будто с цепи сорвался. Обычно он за столом весел, кавказские тосты произносит, с женой нежен и предупредителен. А тут… Сидел насупившийся и к каждой мелочи придирался, будто повод искал поссориться.

– Я даже спросила бедняжку, что с ним? – поделилась своим впечатлением Юлия Васильевна, но Ася лишь плечами пожала, мол, письмо какое-то получил, с того момента сам не свой.

– И тут графу Андрею Петровичу телеграмму подают…

– Ну какую телеграмму? Письмо.

– Телеграмму.

– Ой! Откуда тебе знать! Ты к тому моменту лыка не вязал.

– И что с того? Каким бы ни был форте-пьяным, – Четыркин сделал паузу, чтобы княгиня смогла по достоинству оценить его шутку, – письмо от телеграммы завсегда отличу. Даже прочесть сумел: «Час ночи зпт «Донон», а вот подпись разглядеть не успел. Граф так обрадовался, что сразу велел карету закладывать, мол, важная встреча. И Автандилу этак по-семейному сказал: де, если сегодня выгорит, с тобой рассчитаюсь. Тот аж подпрыгнул: «Мы второй месяц здесь, каждый день завтра-завтра, а в вашем столе облигаций на сорок тысяч, их отдайте!» Андрей Петрович рассвирепел: «Молчи! Облигации тебя не касаются. А вякать будешь, вообще ничего не получишь». У Автандила глаза налились, кулаки сжались, того и гляди выхватит кинжал и на графа кинется. Ася его успокаивать, а он: «Молчи, женщина, когда мужчины говорят!» – выскочил из-за стола и побежал в дом. Мы с графом выпили, он уехал…