Ияри вытянул руку к табличке, когда на стол с плеча Рамана спрыгнул белый скорпион и агрессивно выставил жало.

– Он везде идет за этой табличкой, – подставил Раман ладошку, и скорпион взобрался по ней, – не бойтесь, он не опасен.

– Я в этом не уверен, – не стал прикасаться к камню Ияри, прочитав текст склонившись над глиной.

Ияри обошел стол трижды и прочитал запись десять раз.

«В день и ночь, когда исчезли солнце и луна, явилось знание в мир людей. Знание то было рождено отдельно от души и тела, и соединившись вместе, знание окажется силой, что окутает тьму тьмой, а свет светом, сменив их вновь.»

– Знание, рожденное отдельно от души и тела, – повторял Ияри строки. – Окутает тьму тьмой, а свет светом.

– Что это за послание? Это царская табличка? Она была спрятана в нише с переписью богатств.

– Я никогда не слышал подобного изречения, – опустился Ияри на лавку, – но что-то грядет, Раман. Я чувствую дыхание холода.

– В Эбле не бывает холодно, учитель. Привести к вам лекаря?

– Не нужно. Я стар, а не болен.

– Табличка, учитель, вы покажите ее зеркальным жрицам?

Раман не сказал вроде бы ничего особенного и жрицы были первыми, о ком он подумал. Кто еще сможет сделать перевод, если не женщины, умеющие слышать воду и ветер? Но как только он вспомнил о них, Ияри схватился за сердце и совсем поник.

– Я за лекарем!

– Стой! – велел ему Ияри, – ты должен меня выслушать, мой ученик. Не уходи…

– Я выслушаю, учитель, но вам нужно отдохнуть.

– Впереди вся вечность на отдых, – схватил Ияри за руку ученика, – садись и слушай. Узнай о жрицах то, о чем никто не ведает. Я не унесу в могилу свое знание и… свой грех.

Раман скинул с голову коричневый капюшон и сел на лавку напротив Ияри. Между ними продолжала лежать глиняная табличка, поверх которой свернулся клубком белый скорпион.

– Тебе известно, кто такие Лилис и Лилус? – произнес Ияри запретные имена.

– Тише! – затряслись руки Рамана, – а вдруг здесь Пустоликие!

– Уж нечего бояться. Пустоликие – тени моих собственных грехов, Раман.

– Жрицы, – ответил Раман, привыкший быть всю свою жизнь учеником и давать ответы на поставленные перед ним вопросы, – великие жрицы были вашими ученицами. Они из знати. Их великий род правил славным аккадским царством, что стояло не этих землях за тысячи лет до Эблы.

– Как легко стирает память время, Раман, – улыбнулся Ияри. – Как легко представить, что прошлого не было. Или было таким, каким его желают помнить. Жрицы не были наследницами великого рода и родились они среди помета и нечистот у женщины, не выдержавшей родов, ушедшей в Иркалллу. Та женщина уже родила одиннадцать мертвых сыновей и не хотела оставаться в мире живых. Она была готова уйти и молила меня ее освободить. Плод был столь огромным, что муж решил, она грешила с мулом и вот-вот родит телёнка. Живот ее ходил из стороны в сторону зеркальными волнами. Дернется слева и справа также. Внизу и наверху. Синхронно. Никогда раньше я не видел подобного чрева. Уверенный, что внутри несколько детей, а не какой не телёнок, я предложил ей разрезать чрево, но выжить сможет лишь дитя, одно или все, я не знал. Знал только, что не мать. Она согласилась.

Ияри глубоко вздохнул, словно выдохом разродился словами всей той боли, что испытывала женщина, понимая, что умирает:

– Я сделал, что должно. Специальным ножом с изогнутым лезвием вскрыл чрево, когда женщина уже была в Иркалле, и извлек дитя.

Раман смотрел, как на ладонях Ияри появился слепленный из сырой глины цветок Лотуса в натуральную величину. Он лепил его, пока рассказывал.

– Ребенок был жив?

– Я принял много детей, но впервые видел то, что видел. Огромный плод весом более семи килограмм. Мне помогали трое извлечь его, а когда смыли кровь, дети закричали.