– Я услышала, Фекла Федоровна. Если у вас всё, то я пойду…

Я встала и уже собралась уходить, но оскарбленная неучтивым к ней отношением свекровь, не отрывая от меня колючего взгляда, обратилась к сыну, который развалился на диване.

– Федь…

– Ну чего вам, мама?

– Вот смотрю я на нее и никак в толк не возьму… Федь, чего ты нашел-то в ней? Чего держишься за ее, как за веревку колодезную? Что в ней есть такого?! Нет, я без зла, ей Богу тебе говорю, без зла. Не понимаю просто… Фе-е-едь…

– Мама, на ваши глупости у меня совершенно нету времени.

– То-то я и смотрю, шибко занятый ты здесь сидишь! Развали-и-ился… – Фекла хлопнула ладонью по столу. – Подойди к матери! Спросить хочу-у-у…

– Мама! Вы зачем моей жене дурной пример подаете?!

– Ты почему со мной так разговариваешь?! Где твое почтение? – орала в ответ мать.

Я смотрела этот спектакль с большим интересом.

– Тьфу-у-у, – загудела свекровь и, театрально взвизгивая, согнулась пополам, а потом разогнулась, раскидывая руки. – Ой-й-й, важный якись найшовся! Давно ли в обосранных штанах бегал? – верещала она. – Тю-ю-у-у, матери вин своей будеть про важность сказывать, которая соплю-то йому с детства подтирала. Не стыдна-а-а-а?

Я прыснула в кулак и даже готова была поблагодарить эту бабку за секунды радости. Федька весь покраснел и аж задохнулся от негодования:

– Мама, ей Богу! Право, ну что вы за ерунду говорите! Какие штаны обосранные? Какие сопли? Мне лет-то сколько, вспомните! Или вы от старости умом скорбны стали?

Фекла уперла руки в боки, и ее сухонькое тельце двинулось на Федьку.

– Ты подывись, как вин, подлец, разговаривать навчился! А-а-а! Понабралси тут лоску столичного… – подойдя вплотную к Федору и топая ногами, мать начала неистово горлопанить: – Заткнись! Як я скажу, так и будеть! Да весь твой лоск, вот так вот – тьфу-у-у! Слетит с тебя! Перьями куриными осыплется! И ты куренком голым предстанешь! Чтоб остатний раз я слышала, як ты на мать голос подымаешь! И не смей даже рот свой на меня открывать! Кому ты усим обязан?! Мне! Почитай мать свою! Иначе будут тебя по жизни одни несчастья преследовать! Помяни мое слово! Ведь так вместо благословения родительского можно и проклятие получить!

– Ой! Ма-а-ма, – завопил Федя, гнусавя, – ваши бабские угрозы при себе оставьте! Как вы их из деревни привезли, так обратно и увозите, коли не нравится вам жизнь столичная. Я скоро большим начальником стану, а вы меня всё уму-разуму учите. Чай я сам уже отец, глава семейства…

Мать не унималась. Топая ногами, она верещала на весь дом, да и Федька от нее не отставал… Уходить мне моментально расхотелось: давно я такой трагикомедии не видывала. На столе в хрустальной вазе стояли сушки, я схватила горсточку и, забравшись с ногами в папино кресло, неотрывно, мало того – с наслаждением взирала на них, закидывая в рот крошечные бараночки, одну за одной. Уж очень захватывающее зрелище разворачивалось перед моими глазами. «Во-о-от! Вот она, природа-то ваша истинная! Сыночек-то на маменьку как похож, как две капли воды, не отличишь… Права, Федька, мать твоя, когда говорит, что если содрать лоск твой наносной, явишься ты перед всеми, как петух ощипанный! Господи, да где же глаза мои раньше были?! Почему они только сейчас открылись?! Что же я наделала, глупая…»

Не в силах больше спорить с сыном, бабка топнула ногой и заорала на весь дом:

– А ну пошел! Отсюда! Во-о-о-он! Недосто-о-о-йный!

От этого крика я поперхнулась сушечкой и закашлялась. Они меня наконец-то заметили и, перестав спорить между собой, весь свой пыл обратили в мою сторону.