Она наступала, и голос ее становился всё решительнее и громче, а я в ужасе пятилась.

– Искоренить, изничтожить тебя-я-я, чтобы духу твоего не было!

Вдруг женщина остановилась и кликнула остальных:

– Эй! Братья и сестры, посмотрите, вот она! Это из-за нее всё случилося и Верушка навсегда нас покинула! Из-за этой проказы Тимофей с ума сошел! Лови ее, лови!

Пока она обращалась к односельчанам, я отбежала довольно далеко. А когда прозвучало «лови ее», со всех ног помчалась прочь, а разъяренная толпа следом. Мне страшно было даже представить, что они со мной сделают, если догонят.

– Наташа, – услышала я крик Ани, остановилась и закрутила головой, плохо соображая, откуда он доносится. На мое счастье, Аня, сидя в коляске, как раз поравнялась со мной. – Ну чего ты рот раззявила, прыгай быстрее, разорвут ведь они тебя, как псы бешеные.

Я прыгнула в коляску, и мы понеслись так, что я даже не различала дороги, по которой мы убегаем. Слышала, как вслед кричали непристойности, улюлюкали, кидали камни и палки. Кто-то особо выносливый пытался нас преследовать, но мы мчались во весь опор, пока деревня не скрылась из глаз.

Прошло с четверть часа, пока я наконец не выдохнула и, решив, что нам больше ничего не угрожает, крикнула:

– Анька, чу-у-у, притормози немного! Нужно понять, мы хотя бы в ту сторону едем или домой возвращаемся. Там нам точно не поздоровится, таких тумаков надают, что ног не унесем.

Аня повернулась ко мне и усмехнулась:

– Да в ту, барышня, в ту, в которую надобно, куда вас так влекет. Сидите тихонько и помалкивайте. Вон, я тамочки еды всякой собрала, хотите, покушайте чего душа пожелает, вино есть домашнее, выпейте и успокойтеся.

Я огляделась. Действительно, коляска была битком набита корзинками с едой и баклажками с вином. Я крайне удивилась: в короткий миг побега так обстоятельно упаковать всё было невозможно.

– Аня, когда ты собраться успела – и лошадей запрячь, и провизию сложить?

Анечка усмехнулась:

– Уметь надобно, барышня, – и горделиво вскинула голову, явно польщенная. – Утречком я завтракала со всеми, за общим столом, а опосля Тимофей вывел меня во двор, дескать, окрестности осмотреть, и всем начал сказывать, что я его будущая жена. Я попросилась зайти на конюшни, лошадок посмотреть. Сказывала, что люблю их, а как они теперича останутся здеся, попросилась, чтобы разрешили мне их навещать. Тимоха, ничего не заподозрив, отвел меня на конюшню. Потом он к мужикам пошел да пьянствовать их повел, я тем и воспользовалась. На конюшне никого не осталося, так я наших коней запрягла, накормила и напоила их досыта. Да ишо два мешка овса отборного для лошадок наших позади коляски привязала, чтобы было, чем им в дороге подкрепиться. Знала я, что они супротив вас замышляют, начала коляску к отъезду подготавливать, туда незаметно вещи таскать да провизию, благо и в избе никого не было. Все они к свадьбе готовились: какой-то дом у их есть, вроде молельного, так они почитай всей общиной тамотка собрались, готовились.

– Анька, что ж ты, вещи таскала и при этом замуж собиралась?

– Да не осталась бы я, барышня, не предала бы. Я знала, что они вас растерзать собираются. Разве ж я смогла бы тут жить дальше? Я выжидала время, когда нам можно будет уехать, готовилась, не шла супротив их, во всём соглашалася, всё для того делала, чтоб они чего не заподозрили. А у вас-то, барышня, как мозгов хватило к толпе подойти? Вера, когда уходила, словно душу их с собой унесла. За счет нее только община сия держалась, веру она в их вселяла. Силу им давала бороться, жить дальше. Когда я в сени-то вышла, услышала, как Вера сказала: «Пришло мне время одной остаться, и чтобы больше никого никогда рядом не было!» Видать, она в чащу пошла жить, к зверям диким. Она ишшо говорила: «Всё я сделала, чтобы людям жилось легче, но всё даром пропало. Не смогла я богоданного сына взрастить достойным, чтобы он мое дело продолжил и до других людей посылы наши и идеи донес. Всё, за что мы боролись и переживали, прахом пошло».